Ламажаа Ч. К. Диаспора тувинцев в мегаполисе
Проблемы развития Республики Тыва на общем фоне неравномерности развития российских регионов обусловили новый виток миграционных процессов как внутри республики, так и за ее пределы с новыми проявлениями диаспоризации. Рассмотрим это на примере Москвы — самого привлекательного в миграционном отношении города страны. Социальные изменения постсоветского периода России сильно отразились на структуре населения столицы государства. Москвичи почувствовали наплыв мигрантов, в обществе и в СМИ пошли дискуссии с рефреном «Понаехали тут…».
В оттоке населения из регионов в Москву региональные власти, а также многие исследователи видят много негативных моментов. Не отрицая этих характеристик, обратим внимание на другое. Приезжие из разных регионов в центре российской модернизации стали получать нечто большее, чем просто возможность выжить, реализоваться. Здесь они, особенно представители территорий с традиционными обществами, получают опыт персональной модернизации, одновременно не порывая полностью со своими культурными корнями.
Индивидуальной ломке в той или иной мере подвергаются представители всех возрастов. В процесс вовлекаются не просто отдельные люди, а целые группы. Можно говорить о трансформации этнокультурных традиций, масштабы и глубина которой удивительны, если рассматривать этот процесс в сравнении с аналогичным в месте проживания основного этноса.
Анализ этот интересен и весьма полезен, если иметь в виду необходимость вписывания традиционного общества в новый модернизирующийся и глобализированный мир. Как же происходит эта трансформация на примере жизни семей, поколений определенного этноса, вынужденных встраиваться в новые отношения, в новые условия, где нет альтернативы для застывания, для остановки? Что теряют, а что приобретают мигранты на новом месте? Может ли для своей модернизации извлекать уроки из группового опыта «основное» общество?
«Внутренняя» диаспора как новый феномен
Но прежде отвечу на вопрос: почему я употребляю термин «диаспора»? В данном случае речь идет о новой интерпретации старого понятия, получившей распространение в условиях меняющегося мира.
Первоначально понятие диаспоры относилось к совокупности евреев, еврейских общин за пределами Палестины. Впоследствии его содержание расширилось до этнических групп, проживающих за пределами своей исторической родины или места проживания основного этноса. До недавних пор диаспоры относились лишь к объектам международных отношений и рассматривались как этнические общности на иной территории, оторванные в силу ряда обстоятельств от своего национального образования — государства («внешняя» диаспора). Подобный взгляд сохраняет ряд исследователей.
Однако, в связи с кардинальными трансформациями и территориальными размежеваниями стран бывшего СССР, а также особенностями российской внутренней жизни с усиленной регионализацией, появились представления о «внутренней» диаспоре. Например, Ж. Тощенко предложил определение диаспоры как устойчивой совокупности людей единого этнического происхождения, живущей в иноэтническом окружении за пределами своей исторической родины (или ареала расселения своего народа) и имеющей социальные институты для развития и функционирования данной национальной общности (Тощенко, 1997: 80). Сам исследователь констатирует, что нет необходимости в принципиальном противопоставлении двух аспектов рассмотрения диаспоры — внешней и внутренней.
С. Лаллукка также допускает определение диаспоры внутри России и соответственно различает республику-хозяина и область-хозяина как места нового расселения этнических групп, оторванных от «материнских» этносов. Автор ссылается на тот факт, что национально-государственное строительство в СССР и связанная с ним территориализация этничности привели к тому, что в России сейчас есть разные представления об «этнической родине» и она закреплена в общественном сознании многих этносов конкретным пространственным очертанием (Лаллукка, 2000: 92).
Хотя отдельные ученые и сопротивляются подобной «тотальной диаспоризации» (см. напр.: Тишков, 2003; Фадеичева, 2004), термин получил новый смысл и стал распространяться. Я присоединюсь к мнению авторов, которые признают наличие феномена внутренней диаспоры в России. «Источниками» для нее являются в первую очередь те субъекты Федерации, которые часто называют «национальными республиками». Под диаспорой в данном случае понимается этнокультурная общность, проживающая за пределами территории нахождения основного этнокультурного массива.
Регионализация страны, в которой одни территории оказались более успешными в модернизационном развитии, а другие — менее, привела к тому, что в миграционные потоки по экономическим, а отчасти и политическим причинам попали целые группы. Их стали отличать черты, близкие к классическим характеристикам диаспоры. Среди них: 1) наличие «родины» (региона или страны), где сформировался историко-культурный облик диаспоры и где продолжает жить основное общество, от которого они откололись; 2) представление о «первичной родине», о культурных достижениях; 3) ностальгическая вера в родину как идеальный дом; 4) убеждение в том, что члены диаспоры должны коллективно служить сохранению или восстановлению своей первоначальной родины, ее процветанию и безопасности; 5) чувство отчуждения у членов диаспорных групп от основного общества.
Исследователи отмечают, что необходимо отличать понятие диаспоры от ряда других: эмиграции, колонизации народа, разделенного государственными границами, не имеющего своей государственности, живущего в рассеянии и не ставящего перед собой задачу создание своей государственности, а также этническую группу, окончательно потерявшую связь со своей исторической родиной (Колосова, Галкина, Куйбышев, 1996: 35). Часто грани между перечисленными категориями бывают размыты. При всем разнообразии выделенных признаков диаспоры все же главнейшей большинство ученых признает самоидентификацию членов диаспоры, отнесение себя к этносу, который «остался» на территории местонахождения, на исторической родине.
Я обращусь к культурной жизни исследуемого объекта, разумеется, не отбрасывая экономические и политические факторы, определяющие ход и характер этнокультурных процессов. Вектор перемен в диаспоре, как отмечает З. И. Левин, по логике ее развития направлен на сокращение культурной дистанции (Левин, 2001: 74), то есть на значительные внутренние изменения, трансформацию. Именно поэтому процессы внутри диаспоры дают значительную пищу для анализа проблем модернизационного развития традиционного общества.
Старожилы и новоселы
Тувинцы, живущие за пределами своей исторической родины, представляют собой интересный объект для исследований, в том числе и в плане социокультурных процессов. Однако, более изученными с этой точки зрения являются тувинцы, проживающие в Китае и в Монголии (напр.: Монгуш, 2002). Общины в других регионах практически не рассматриваются научной мыслью.
Московские тувинцы до последнего времени вовсе не попадали в поле зрения исследователей. Ситуацию, на мой взгляд, надо менять. При этом, подчеркнем, что наибольшая часть мигрантов из Тувы не выезжает за пределы Сибирского федерального округа, остается на жительство в ближайших регионах (Южная Сибирь…, 2007: 108). Но выезжающие в Москву, несмотря на численное меньшинство в этом сравнительном плане, на мой взгляд, представляют особый интерес. Тем более, что в последние несколько лет стала по-новому осмысливаться социальной мыслью сама Москва как центр межэтнической интеграции, как мегаполис, в котором с основным населением сосуществует большое количество как «старых», так и «новых» диаспор.
Ю. Арутюнян отмечает тот парадокс, что этническая структура населения Москвы в результате происшедших перемен преобразилась и, перестав быть столицей многонационального Союза, она наперекор элементарной логике заметно «полиэтнизировалась» (Арутюнян, 2005). Это создает целое поле новых проблем, в том числе связанных с жизнедеятельностью отдельных групп.
Община тувинцев и выходцев из Тувы в Москве не столь многочисленная, как, крупные диаспоры, к примеру, татарская, еврейская, армянская и пр. По результатам Всероссийской переписи населения 2002 года в г. Москве насчитывалось 415 тувинцев, в Московской области — 90. То есть, статистика 2002 года нам дает цифру 505 человек. Однако, спустя два года, тувинцев и выходцев из Тувы в мегаполисе (включая Московскую область), по неофициальным подсчетам сотрудников Постоянного представительства Республики Тыва при Президенте РФ, насчитывалось более тысячи человек (Люди центра Азии, 2006: 327). Ныне цифра приблизительных подсчетов превышает две тысячи человек. К сожалению, на официальную статическую информацию сложно опираться, так как в ней не учитывается число тех, кто временно работает в Москве (и даже учится), и при этом имеет постоянную регистрацию в Туве. Диаспора относительно мала по численности, но, я полагаю, что в качестве объекта для изучения интересующих нас процессов вполне может рассматриваться.
Анализ опирается на мои наблюдения в Туве и Москве, беседы, интервью с представителями диаспоры в столице России (в том числе опубликованными в тувинской газете «Центр Азии» в 2003—2005 годах). Следует отметить, что данное исследование не претендует на всю полноту охвата тематики и может рассматриваться как предварительное для последующей работы, в том числе специалистов в области этнологии, этносоциологии, лингвистики и пр.
Группа выходцев из Тувы в Москве собственно диаспорой («внутренней российской») может считаться, начиная с конца 1990-х годов. Именно с этого времени миграция из Тувы в столицу России стала приобретать массовый характер. В советский период она не была значительной. Наоборот, длительное время в демографических процессах превалировал приток специалистов в Туву из других регионов страны. Постсоветское время с развалом системы прежних экономических связей между регионами стало характеризоваться обратным процессом.
Так, условно можно разделить «волны» миграции из Тувы в Москву (как, собственно, и в другие российские регионы) на две: 1) в советское время, 2) в постсоветское. В первой участвовали, прежде всего, представители некоренной национальности Тувы, а также тувинцы в смешанных браках. Вторая волна может считаться более «тувинской» по своему составу, которая собственно и привела к формированию общины-анклава — тувинской диаспоры.
В результате двух «волн» тувинская диаспора в столичном мегаполисе стала представлять собой разнородную и разносоставную общину, не имеющую юридического оформления и не представленную в органах власти. В целом, она состоит из «старожилов» и «новоселов» — по времени переселения, а также в среднем из двух-трех поколений — по демографическому составу.
К старожилам можно отнести выходцев из Тувы советского периода, которые фактически десятки лет уже являются москвичами, но которые осознают чувство этнической принадлежности к тувинскому этносу, сохраняют и поддерживают память об исторической родине и «материнской» культуре. Часть их детей родилась в Туве, но с раннего детства социализировалась в мегаполисе, другая часть второго и уже почти все третье поколение родились и выросли в Москве. В основном, причины «исхода» первого поколения «старожилов» из Тувы были субъективно-семейными, самосознания диаспоры у них не было выработано.
Черты общинности у мигрантов Тувы в Москве стали проявляться в связи со «второй» волной миграции, с появлением «новоселов». В постсоветское время, когда многие российские регионы, в том числе и Тува, стали испытывать значительные экономические трудности, сопровождаемые проблемами в политической и социальной сферах, длительные кризисные явления стали приводить к переменам отношения тувинцев к дому, к Родине, к миграции. В рамках самой республики отмечены внутренние массовые перемещения сельского населения в города, прежде всего в столицу — Кызыл. Также появилась и внешняя миграция за пределы республики, в том числе и в один из наиболее притягательных центров — в Москву.
К этой волне примыкает обратная миграция некоренного населения из Тувы в другие российские регионы. В республику ранее активно приезжали специалисты для воплощения в жизнь социалистических идей (братской помощи по поднятию экономики одной из советских автономий), позднее основной причиной стали заработки. В условиях экономического кризиса постсоветского времени некоренные жители стали возвращаться в места прежнего проживания или на малую Родину своих родителей, предков. В зависимости от продолжительности проживания их в Туве мигранты приобрели черты культурной сопричастности, и даже принадлежности к региону, к этносу. Этот фактор идентичности, декларируемый ими («мы — «тувинцы», то есть выходцы из Тувы), позволяет с определенной долей условности относить часть выходцев из республики некоренной национальности к представителям тувинской диаспоры, «разбавляя» тем самым ее главную — этническую основу.
Согласно схеме эволюции диаспоры как системы З. И. Левина, тувинская диаспора находится на переходной стадии между выживанием на чужбине (первая стадия) и формированием общины-анклава (вторая стадия). Как определяет Левин, у общины в это время происходит накопление иммигрантской массы и ее структурирование (Левин, 2001: 45). В жизни рассматриваемого мною объекта уже можно усмотреть черты общинности, выделить группы по интересам, в том числе по мере укрепления на новом месте обитания.
«Старожилы» диаспоры практически все являются столичными жителями, имеющими постоянную регистрацию, свое жилье и работу по специальности. «Новоселы» в своем большинстве имеют лишь временное жилье, временную регистрацию. Часть из них трудится не по своей специальности, устраиваясь на подработки.
К особенностям самосознания «новоселов» можно отнести чувство временной оторванности от исторической родины, подкрепленное отсутствием постоянного жилья, нестабильным материальным положением. Однако, это не мешает в случае благоприятного стечения обстоятельств находить подходящую для них работу, обустраиваться в столице далее, формируя диаспоральное сознание.
К числу таких выживающих также можно отнести и учащихся Тувы в высших учебных заведениях Москвы, часть из которых помимо учебы имеет работу. Тувинские студенты, а также аспиранты и пр. имеют свою форму объединения — молодежное тувинское землячество, составляющую приблизительно половину численности всей диаспоры (приблизительно 1000 человек). Молодежное «крыло» считается частью общины и принимает участие в ее жизни. Часть бывших учащихся остается и далее в столице работать, не возвращаясь в Туву.
По степени участия в функционировании диаспоры, можно выделить две условные группы: 1) деятельных индивидов — активистов (несколько десятков человек), 2) пассивные слои, принадлежность к диаспоре которых определяется лишь фактором этнокультурной идентификации. Сама же диаспора, как я уже упоминала, не имеет юридического оформления в силу ряда причин субъективного и объективного характера. К объективным причинам можно отнести тот факт, что потребность в объединении, общении здесь имеет только этнокультурные основания, а не желание защищать, скажем, особые юридические права и пр. Среда и обстоятельства достаточно благоприятны: одно государство, одно советское прошлое, один государственный язык.
Мигрантам из Тувы в Москве трудно, но только потому, что приходится адаптироваться со своим тяжелым «багажом» традиций в более модернизированном социуме, решая в этом плане задачу личностной, персональной модернизации, нахождения своего места в новом социуме. Члены диаспоры находятся в общественной среде с превалированием русско-российской идентичности и культуры, в связи с чем оказываются в обратной ситуации и испытывают от этого определенный дискомфорт: дома они были большинством, здесь они — меньшинство.
«Новые» чувства к Родине
В исследовании, посвященном современному состоянию этнического развития зарубежных тувинцев Монголии и Китая, М. В. Монгуш рассматривает следующие аспекты: этническое самосознание, этноязыковую ситуацию, материальную и духовную культуру, а также межэтнические отношения (Монгуш, 2002). В ее работе исследуются этнолокальные группы, находящиеся в сельской местности, и соответственно приближенные к условиям сохранения и развития традиционной культуры животноводов, кочевников. Несмотря на это, исследовательница фиксирует много изменений в этнокультурной жизни, прогнозирует интегрирование тувинской культуры с культурой окружающих ее этнических групп, взаимное обогащение, а также, все большее размывание (там же: 28).
Условия московского мегаполиса являются еще менее благоприятной средой для сохранения и развития традиционной культуры. Здесь также надо сделать уточнение: что именно из традиционной культуры могут «вывезти» из Тувы мигранты.
В постсоветское время Тува, ввергнутая, как и вся страна, в анархический передел собственности и новые рыночные отношения, оказалась в системном кризисе. Власть региона не нашла с самого начала адекватного решения для смягчения удара. Пока сдвигов не происходит, пока уровень жизни большинства населения находится за чертой бедности, миграция за пределы республики видится некоторой частью населения, в том числе интеллигенции, единственным возможным выходом для улучшения собственного положения, для освоения инновационного социального опыта.
Этот процесс сопровождается большим изменением у представителей диаспоры одной из базовых ценностей тувинской культуры — отношению к пространству. Тувинцы никогда не были склонны к миграции за пределы Тувы. Рассматривая в подобном ключе категории тувинской традиционной культуры, надо оглядываться не только на прошлый — советский период, но и иметь в виду, прежде всего, досоветский. В традиционных представлениях тувинцев, также как и других кочевых тюркоязычных и монголоязычных народов южной Сибири, центральной Азии, образ жизни и способ ведения хозяйства предопределили сужение реального мира до обозримых пределов «своей» земли, маркерами которой были гора-прародительница, дерево, коновязь (Традиционное мировоззрение…, 1988: 29–33). Родоплеменное расселение долгое время закреплялось и территориальным, которое устанавливали поочередно властители тувинского края: правители государства Алтын-ханов, маньчжурские императоры, российская имперская власть. «Родина» в представлениях тувинцев в первую очередь была ограничена пределами родовых кочевий, переезд из которой, чаще всего вынужденный, сопровождался тяжелой психологической травмой.
В советский период, когда был совершен перевод кочевников на оседлый образ жизни, также трансформации подверглось и отношение к Родине — это понятие расширилось. Однако, так как историческое время для кардинальных перемен в мировоззрении недостаточно большим, локальная привязка тувинцев к родовым корням сохранила большую актуальность и ныне. Это удерживало долгое время коренных жителей от значительных перемещений даже в рамках самой республики. Тем самым сохранялась групповая, локальная — родовая самоидентификация тувинцев.
Новое расширительное представление о Родине — Туве также было «выполнено» в традиционном стиле. Маркерами «своей» территории стали природные объекты. Ими выступили хребты Саян и Танну-Ола, опоясывающие большую часть границ республики и ставшие тем самым естественной преградой на пути к российской территории. Как я уже писала, разбирая особенности тувинского национального характера, вся Тува жителями республики воспринимается как островок, особый внутрисаянский мир. Россия в этих представлениях находится «за Саянами». Такое чувство отгороженности, строгой локализации приемлемой для жизни территории, осталось также сильным и поэтому лишь очень весомые причины ныне побуждают часть коренного населения покидать территорию Родины и поселяться, в частности в Москве. Практически все «новоселы»-мигранты-тувинцы при этом переживают сильное чувство дискомфорта, ностальгию. В них «оформляется» новое, более укрепленное чувство малой Родины, стремление к поддержанию этнокультурных традиций и идентичности, желание вернуться в Туву или быть сопричастным с ее жизнью.
Надо отметить, что общинность выходцев из Тувы в столице в целом далека от сплоченности классической диаспоры. Московские тувинцы находят жилье и работу более самостоятельно, чем представители компактно проживающих общин. Разумеется, выживание в мегаполисе само по себе предполагает большую самостоятельность. Но, возможно, определенную долю в подобное распределение сил вносит и традиционная приверженность тувинцев к дисперсности хозяйственной жизни, привыкших к родоплеменному делению, самостоятельной экономической деятельности в рамках семейных хозяйств и невмешательству в нее власти.
Особенности хозяйственной деятельности тувинцев-животноводов также обусловили особое отношение к текущему времени. В традиционной культуре издавна животноводы придавали отсчету времени предметный характер. Неспешность собирателей даров от природы, конечно, остается позади, как только человек выезжает за пределы республики и попадает в мегаполис с большими скоростями и высокими требованиями. Относительно календарной жизни надо отметить, что в нее уже внесли коррективы процессы урбанизации в самой Туве. Из всех праздничных традиционных дат востребованными остались, прежде всего, Новый год — Шагаа (в феврале по лунному календарю) и праздник животноводов в конце очередного сельскохозяйственного годового цикла — 15 августа. В Москве из них укрепился лишь праздник Шагаа, ежегодно отмечаемый коллективно силами активистов общины, при поддержке постоянного представительства Тувы. Это единственный праздник, на котором возможен массовый сбор тувинцев в Москве.
Например, Шагаа-2004 года организовывал актив диаспоры при финансовой поддержке самого знаменитого выходца из Тувы — министра по чрезвычайным ситуациям России С. К. Шойгу. На праздник 2006 года, который был проведен под патронажем правительства Республики Тыва, в Москву прибыл целый культурный «десант» из Тувы. Шагаа-2007 в целом ничем не отличался от предыдущего. Масштабы праздников Шагаа-2008 и 2009 были больше благодаря организаторским усилиям нового полномочного представителя РТ в Москве В. Ю. Урбана и его коллектива. Мероприятия проходили уже не просто в одном из домов культуры столицы, как ранее, а уже в большом концертном зале «Космос». В Шагаа-2010 была дана возможность проявить себя молодежному крылу землячества.
На этих мероприятиях представители диаспоры чаще всего участвуют в тувинских национальных играх, затеянных организаторами, изучают юрту, которая обычно устанавливается в фойе театрального зала, слушают песни своего народа в исполнении профессиональных певцов и музыкантов, — т.е. приобщаются к духовной культуре коренного этноса. Тем самым праздник воспринимается не только как календарный, как торжественная встреча очередного нового года, а также как ритуальное действо, подкрепляющее у членов диаспоры этнокультурную идентичность, актуализацию старых традиций групповой солидарности и сопричастность их к «стране исхода».
Собственно ритуальная жизнь тувинцев, которая традиционно осуществлялась в рамках шаманистских традиционных верований, в условиях мегаполиса заметно ослабевает. Признаком «хорошего тона» для тувинцев является наличие в гардеробе национальной одежды. В частности распространены жилеты из шелка. Владельцы охотно достают их из своих кладовых на сборы диаспоры, надевают на культурные мероприятия с участием представителей других этносов.
Адаптация и персональная модернизация
Адаптация тувинцев в мегаполисе, особенно молодого поколения, по большей части бывает успешной в разных сферах деятельности. Расширение пространственных горизонтов, освоение нового опыта при одновременном укреплении этнокультурной идентичности формирует новый тип модернизирующегося человека традиционной культуры — с инновационным мышлением и в то же время не порывающего с корнями. Мне неоднократно приходилось беседовать с московскими тувинцами разных возрастов на эту тему. Практически все они сходятся во мнении, что Москва дала им большой опыт самостоятельности, новых навыков, умения конкурировать, воспитала их индивидуальные, личностные черты. В этом мне признавались не только студенты, но и ученые. При этом новое переосмысление получило их представление о Родине, о родной культуре, принадлежность к которой стала не просто по-новому осознаваться, но и особо цениться.
Распространению диаспорального сознания способствовали также и связи, но не в самой диаспоре как таковой между ее членами, а по линии «диаспора — основной этнос». Особую роль в этом играют средства массовой информации, в частности электронные средства коммуникации. Представители диаспоры — журналисты — поддерживают двусторонний информационный канал с Тувой: освещают для земляков жизнь московских тувинцев, помогают пиар-компаниям тувинских событий в Москве. Современные коммуникации существенно облегчают подобную работу и позволяют обмениваться свежей актуальной информацией в обе стороны: из Москвы в Туву и обратно. Таким образом, журналисты не просто не порывают с собственной региональной идентичностью, но и выполняют социальные функции. Их деятельность позволяет многим московским тувинцам подкреплять чувство сопричастности к жизни своей Родины, возможность даже определенным образом влиять на нее, осознавать себя субъектами социальных изменений основного сообщества и смягчать тем самым свой психологический дискомфорт.
К обстановке чужого окружения, новых правил, естественно, быстрее адаптируется молодежь. Она лучше и быстрее вписывается в современный ритм города. Молодым людям уже труднее дается обратная адаптация (реадаптация) в размеренном образе жизни на исторической родине, потому они часто стремятся продолжить учебу и (или) остаться работать вдалеке от нее. Численность диаспоры каждый год увеличивается, пополняясь, в том числе за счет бывших студентов, выпускников учебных заведений.
Человек в мегаполисе осовременивается, понимает себя как активного участника социальных изменений, в нем вырабатывается инновационное мышление и он начинает испытывать еще один дискомфорт от существенного разрыва в уровне развития — модернизации столичного мегаполиса и своего общества исхода, родительской культуры.
Выходцы из традиционных обществ, попадающие в активно модернизирующийся регион, вынуждены менять ориентир с одного на противоположный, с традиции — на инновацию. Тем самым они переживают (не менее драматично, но по времени быстрее) индивидуальную модернизацию и в итоге «обгоняют» в своем личностном развитии свой исконный, «коренной» социум. Потому среди членов диаспоры отмечается большая критичность в отношении к социальным процессам в Туве, к деятельности своих бывших коллег, земляков. Что не мешает им испытывать ностальгию, верить в свое возвращение, а также в изменения к лучшему в жизни своей республики.
Личностные перемены представителей этнических регионов в мегаполисе, на мой взгляд, имеют особенности, представляющие интерес для социальной политики.
Трактуя веберовскую теорию влияния протестантизма на появление личности инновационной, с устойчивым поведением, В. Г. Федотова выявляет две ее основные характеристики: персональность и внутреннюю дистанцию (Федотова, 2005: 71–72). Персональность в этом понимании характеризует отношение человека к конечным смыслам, является твердой приверженностью определенным нормам. Внутренняя дистанция означает способность индивида отказаться от тех образцов и ценностей, которые не соответствуют персональности. Именно эти две характеристики, а также их распространение, помогли, по мнению исследовательницы, рутинизировать высокие идеалы протестантизма, в том числе трудовую аскезу, сделать их нормами повседневности и преобразовать часть западного общества.
В отношении российского общества ныне высказываются неутешительные заключения об утрате значительного объема ценностных установок традиционной культуры как этнической, так и общей советской, о механическом заимствовании западных клише и соответственно духовной деградации населения, в том числе молодой его части. Именно этот вакуум, по мнению многих исследователей, приводит к пробуксовке модернизационных подвижек: не позволяет не только «догнать и перегнать» Запад, но и сформулировать собственный эффективный путь развития.
В связи с этим вернусь к моему объекту — представителям этнической диаспоры в мегаполисе. И выскажу мысль: приверженность к сохранившим во многом свою силу этническим корням не только не затрудняет модернизацию, но и в определенных обстоятельствах помогает ей, делает процессы более успешными. Осознание уникальности своей этнической культуры наполняет существование человека особой персональностью и осознанием морального императива для отказа от чуждых образцов, то есть помогает более эффективно осуществлять модернизацию с опорой на собственную традиционность. С одной стороны, большинство «новоселов»-тувинцев в Москве вынуждено подчиняться правилам нового места, меняя свое поведение и образ мышления. А с другой стороны, этнокультурная идентичность выполняет адаптивную функцию и представляет для них внутреннюю, духовную преграду от механического копирования иных культурных образцов поведения.
Более того, члены диаспоры, в том числе молодежь, признаются в своем большом желании быть сопричастными к жизни своей республики: приносить какую-либо пользу в позитивных преобразованиях в ней, использовать накапливаемый столичный опыт для внедрения инновационных идей и проектов дома (весьма характерны интервью с московскими тувинцами — представителями разных поколений тувинцев в Москве, см.: Норбу, 2003, Хомушку, 2006; Ондар, 2003; Виноградова, 2003: Монгуш, 2006; Орус-оол, 2006; Сашникова, 2006; Оскал-оол-Лозовик, 2006; Синкин, Тюлюш, 2006; Лукашов, 2006, Папын, 2006 и др.). Среди представителей диаспоры есть успешные работники банков, сферы управления, госслужащие, правоохранительных, общественных структур, науки, здравоохранения, культуры и пр. Молодежное «крыло» к тому же активно владеет разными иностранными языками, знаниями о современных технологиях, обладает инновационным мышлением и имеет широкий кругозор. Эта социальная группа, в отличие от постоянно проживающих в республике, не только сохраняет четко выраженную региональную идентичность, но и формирует общегражданскую, российскую. В целом, тувинцы Москвы более уверенно совмещают в себе эти два вида территориальных идентичностей. Совокупность этих факторов позволяет утверждать, что они могут рассматриваться как потенциально новые социальные группы, способные эффективно осуществлять инновационную политику в разных сферах жизни, могущие преодолевать жесткую социальную замкнутость Тувы, учитывая российские интересы, а также перспективы привлечения иностранных инвестиций.
По мере развития диаспоры, укрепления ее членов на новом месте, культурные особенности ее, разумеется, будут все более нивелироваться, последующие поколения будут становиться более «универсальными» в культурном плане, более отдаленными от реальных целей и задач жизни основного этноса. Задачей моего исследования не стоит определение долгосрочных перспектив развития диаспоры и собственно проблема сохранения ею традиций этноса. При желании можно рассматривать и эти вопросы, опираясь на данные владения родным языком членами диаспоры в разных поколениях, степени знания традиций своего народа. Мне видится важным видеть практическую пользу из анализа жизни тувинцев в «чужом» социальном окружении, в современном мегаполисе.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Арутюнян, Ю. В. (2005) О потенциале межэтнической интеграции в московском мегаполисе // Социологические исследования. № 1. С. 26–40.
Виноградова, И. (2006) «А когда же быть еще авантюристкой, как не в девятнадцать» (беседовала С. Монгуш) // Люди центра Азии. Т. 2. С. 123–126.
Колосов, В. А., Галкина, Т. А., Куйбышев, М. В. (1996) География диаспор на территории бывшего СССР // Общественные науки и современность. № 5.
Лаллукка, С. (2000) Диаспора. Теоретический и прикладной аспекты // СОЦИС. № 7.
Левин, З. И. (2001) Менталитет диаспоры (системный и социокультурный анализ). М.
Лукашов, В. (2006) «Народы — сосуды, которые сообщаются между собой» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 394–399.
Люди Центра Азии (2006). Кызыл. Т. 3.
Монгуш, А. (2006) «Ничего легкого в жизни не бывает» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 303–307.
Монгуш, М. В. (2002) Тувинцы Монголии и Китая. Этнодисперсные группы (история и современность). Новосибирск.
Норбу, В. (2003) Тувинская диаспора сделает все, чтобы помочь республике» // Люди центра Азии. Кызыл. Т. 2. С. 330–335.
Ондар Ч.-Д. (2003) «Мои правила: выслушать, понять, простить» (беседовала Н. Антуфьева) // Люди центра Азии. Т. 2. С. 222–229.
Орус-оол, С. (2006) «Только в сравнении оцениваешь свою работу и себя» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 330–334.
Оскал-оол-Лозовик, М. (2006) «Когда оглядываюсь, я улыбаюсь» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 350–355.
Папын, А. (2006) «Его видит только полстраны» (беседовал Е. Антуфьев) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 528–533.
Сашникова, Р. (2006) «О себе я думаю в последнюю очередь» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 324–329.
Синкин, И., Тюлюш, О. (2006) «Уехать из Москвы в Туву, чтобы жениться на тувинке в Москве» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Т. 3. С. 383–387.
Тишков, В. А. (2003) Реквием по этносу. М.
Тощенко, Ж. (1997) Постсоветское пространство: суверенизация и интеграция. Этносоциологические очерки. М.
Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Пространство и время. Вещный мир (1988). Новосибирск.
Фадеичева, М. (2004) Диаспора и состояния этнического индивида // Диаспоры. № 2.
Федотова, В. Г. (2005) Хорошее общество. М.
Хомушку, М. (2006) «Все начинается с мечты» (беседовала Ч. Даргын-оол) // Люди центра Азии. Кызыл, 2006. Т. 3. С. 335–339.
Южная Сибирь в эпоху перемен: адаптационные возможности населения (2007) / отв. ред. З. В. Анайбан. М.
Русский
English
