Ламажаа Ч. К. Этнопсихологические исследования тувинцев: социокультурологические и психологические

Этнокультурные особенности психики людей, психологические характеристики этносов, а также психологические аспекты межэтнических отношений являются предметами исследования для такой междисциплинарной отрасли научного знания как этнопсихология. Она в тувиноведении начала разрабатываться совсем недавно, с начала 1990-х годов, и перед отраслью стоит также много задач, открыты широкие перспективы (см.: Социально-психологические…, 2009). В том числе, на мой взгляд, интересны такие тематики, как описание тувинского национального характера и анализ психологических типов тувинского этноса, интерес к которым большой, в том числе у широкой общественности. Разумеется, есть еще проблемы в рамках развития научной дисциплины, но названные, на мой взгляд, имеют междисциплинарный характер, что позволяет участвовать в исследовании и представителям других дисциплин, а также имеют особое прикладное значение.

Многослойный пергамент. Попытки понять чем же отличаются друг от друга народы и их культуры, что особенного есть в конкретном народе (поведении, темпераменте и пр.) являются естественной потребностью человечества осознать факт культурного разнообразия на планете. Наиболее удачные описания национального характера — чаще опирающиеся на интуицию, на самоосмысление, на некоторый чувственный, художественный опыт — находят свое место не только в ряду художественной, но и научной литературы, вспомним хотя бы антиномии русского национального характера Н. А. Бердяева… Для Тувы же вопрос национального самосознания тувинского этноса в условиях необходимости  модернизации общества и намерений при этом сохранить этнокультурную самобытность — это вопрос далеко не праздный.

И. С. Кон, как и многие исследователи, считает понятие «национальный характер» не аналитическим, а описательным, появившимся первоначально в литературе с целью выразить специфику образа жизни того или иного народа. Автор очерчивает круг проблем, возникающих при употреблении этого термина исследователями (Кон, 2006). В частности, он отмечает субъективность, расплывчатость оценок и описаний, которые, если их разбить на составные, можно применить не только к рассматриваемому этносу, но и к другим (пример: на то, чтобы быть смелыми, добрыми, гостеприимными, могут претендовать все народы). Другая проблема состоит в том, что описание национального характера подразумевает свойства не одного индивида, а человеческой группы, часто очень многочисленной. Одна, скажем — этническая, культура группы не обязательно приводит к общности психического склада его представителей. «Атомистический» (индивидуально-психологический) подход к социальным явлениям, в частности к национальному характеру, несостоятелен, считает автор.

Трудности заключаются также в том, что оценивать характерологические черты следует в их символическом значении в рамках определенного социального целого. Не надо «выдергивать» культурные правила, ритуалы из всего контекста. Это приводит к непониманию их смысла (к примеру, поделиться остатками своей еды — обглоданной костью у туземцев Новой Гвинеи — значит не европейское пренебрежение, унижение, а проявление гостеприимства). Надо учитывать относительность любых этнических характеристик (абсолютная форма высказываний о чертах национального характера без указания на сравнение с чертами других народов — порождает путаницу).

В национальной психологии, кроме того, обязательно понимание историчности (развития национальных черт, а также развития представлений о них сторонних наблюдателей). В этой связи психолог вспоминает очень удачный, на мой взгляд, образ, ссылаясь на исследование французского национального характера Р. Виртанена: «Национальный характер каждой современной нации напоминает палимпсест, пергамент, на котором поверх старого, более древнего текста, написан новый: стоит смыть верхний слой, и под ним появляется не видная вначале, иногда сильно поврежденная, но все-таки сохранившаяся древняя надпись» (там же: 253).

В современной психологии, указывает И. Кон, проблемы разрешать очень сложно. Устойчивые личностные черты-диспозиции не всегда четко отличимы от временных, текучих состояний. Даже достоверное знание личностных черт не позволяет предсказать социальное поведение личности без учета специфики ситуаций. Усложнилась и проблема постоянства, устойчивости личности и мн. др. Поэтому этнопсихологические исследования, по его мнению, должны быть разведены на два «лагеря»: либо это психологические работы, либо социокультурологические. Первые изучают свойства индивидов — членов общества, вторые — свойства общества и культуры.

Подобное деление, которое произвел И. Кон, в рамках исследований национального характера также называют «личностно-центрированные» и «культур-центрированные». Последние должны рассматривать социокультурные феномены в их психологической перспективе и формулировать ряд концепций и гипотез, которые разрабатывались бы дальше уже на уровне психологического, личностно-центрированного подхода. В свою очередь личностно-центрированный подход должен давать теоретическую базу психологического объяснения различий и особенностей в человеческом поведении, институциях, ценностях и нормах, характерных для разных культур (см.: Лурье, 2005).

Отдельные попытки описать тувинский национальный характер таким, каким его видели наблюдатели, делали в своих путевых заметках, в этнографических зарисовках первые исследователи — ученые, а также люди разных специальностей и рода деятельности на рубеже XIX—XX веков, посещавшие данный регион: А. В. Адрианов, А. М. Африканов, П. Е. Островских, М. И. Райков, Е. К. Яковлев, Г. П. Сафьянов, Д. Каррутерс и другие (Традиционная культура тувинцев…, 2003; Урянхай. Тыва дептер, 2007–2009). В своем большинстве, за редким исключением, эти зарисовки не рассматриваются современной наукой как результаты настоящих научных изысканий, но, по признанию А. К. Кужугет, они «являются единственным источником информации о давно ушедшей культуре» (Кужугет, 2003: 3).

В целом же, в «социокультурологических» (в терминологии И. Кона) или «культур-центрированных» работах о тувинском национальном характере есть острая потребность.

Для науки, как пишет И. Кон: «хотя такие исследования выглядят недостаточно строгими, «импрессионистическими», они дают ценнейшую информацию этнопсихологического свойства» (Кон, 2006: 255). По его мнению, у специалистов часто в рассуждениях о национальных особенностях психики нарушается логика исследования. Вместо того, чтобы начинать с постановки четких содержательных вопросов и формулирования гипотез — существуют ли психологические различия между народами, в чем именно и пр., ученые продолжают спорить об определениях. «Многолетний опыт нашей науки показывает, — пишет психолог, — что дискуссии, начинавшиеся с содержательных вопросов, всегда были более плодотворными, нежели те, которые вращались вокруг определений».

Для общественности же, например, газетная публикация о тувинском национальном характере «Резкая континентальность тувинцев. Зарисовки об особом внутрисаянском мире» в тувинской газете «Центр Азии» (Даргын-оол, 2004), судя по многочисленным откликам, которые я получила как в письменном виде, так и в устном, была воспринята как весьма интересное отображение внутреннего мира жителей. Согласие с написанным выражали и представители русского народа — жители республики. Я неоднократно слышала от тувинцев — людей разных поколений, профессий: «Это то, что я хотел давно сказать, но не мог найти слова», «Написано как будто про меня» и пр. Вопросы: «Кто мы?», «Какие мы?», «Какие у нас корни?», «Почему мы поступаем так, а не иначе?» вызывают весьма живой интерес, волнуют общественность.

Публицистические зарисовки, как собственно художественное отображение духовного мира человека и общества, самими учеными признаются как порой более адекватный способ передачи сути сложных явлений, что не всегда удается постичь методами строгого научного анализа.

С тематикой национального характера перекликаются современные исследования этнической идентичности. В этой связи можно назвать работы по этнической идентичности тувинцев З. В. Анайбан (Анайбан, Тюхтенева, 2008: 117–135), М. В. Монгуш (Монгуш, 2006), В. С. Донгак (Донгак, 2003), Б. А. Мышлявцева (Мышлявцев, 2002, 2003: электр. ресурс). На мой взгляд, проблематика идентичности при всей своей актуальности очерчивает более узкий круг вопросов, чем проблема национального характера. Хотя, несомненно, первые исследования отличают более строгая постановка задач и их решение. Как отмечает отечественный этнолог М. Н. Губогло, основополагающим принципом этнической идентичности являются оппозиционные категории «мы — они» (Губогло, 2003: 198). Для определения этнического «мы» необходимо противопоставление другого этнического «они», речь идет о представлениях людей по поводу этнических групп, этносов.

Однако отмечу, что культурными универсалиями, помимо этого, считаются представления о пространстве, времени, о Родине и пр. Чтобы попытаться раскрыть эти категории, можно, на мой взгляд, прибегнуть к описаниям особенностей национального характера, которые складываются в определенной культуре.

«Внутрисаянский» мир. Упоминая о культуре, подчеркну, что она не рассматривается мною как независимая переменная. Будучи основой общественной жизни, она сама зависит от ряда факторов, в том числе и от природного, экономического, политического. Если в отношении двух последних факторов, повлиявших на культурные процессы, я сказала достаточно много и продолжу говорить в последующих разделах, то почти незатронутым пока остался фактор природы.

В связи с этим отмечу наличие большой проблемы всей отечественной российской науки. Обществоведами проблеме взаимосвязи природы и культуры в целом уделяется недостаточно внимания. Это обусловлено, с одной стороны традицией: нежеланием гуманитариев быть причисленным к сторонникам географического детерминизма. А с другой стороны, эта тема подразумевает более широкую осведомленность в достижениях других наук, в том числе естественных, что порой становится препятствием для увеличения междисциплинарности в работах обществоведов.

Однако всем известна классическая работа начала ХХ века философа Н. А. Бердяева о русском национальном характере, сложившемся в природном окружении — «Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности». Этнопсихологические, философские отечественные работы последних лет не могут обойти бердяевские идеи. Из недавних удачных исследований, где соединено понимание культурного и природного факторов, отмечу книгу философа Ю. В. Олейникова «Природный фактор бытия российского социума» (Олейников, 2003). Как и в работе Бердяева, здесь показано, что гуманитарий может найти формулу баланса в интерпретации данных естественных наук и философского осмысления социальных проблем. Автор не просто определяет черты культуры основного этноса России — русских, которые сложились под воздействием природно-климатических условий, в какой-то мере продолжая традицию Н. А. Бердяева, но и переносит свои выводы на проблему модернизации общества. Россия с уникальной культурой, с ее социоприродной эволюцией, по мнению исследователя, не должна повторять путь, пройденный Западом, она «должна найти свой самобытный путь на основе опережающего развития науки, техники и технологии в контексте нравственного императива русской правды» (там же: 234).

Я сформулировала свои предварительные зарисовки в подобном ключе, основываясь на имеющихся исследованиях историков, этнографов, культурологов, филологов об истории и культуре тувинцев. Подчеркну, что речь идет особом сочетании, сумме черт, комплексе, который надо воспринимать в целостности, хотя, безусловно, для описания приходиться «расчленять» его на черты и последовательно описывать их. При этом надо подразумевать истоки отдельных черт, рассматривая тем самым свой предмет как пергамент: обращая внимание на современное состояние и усматривая под ним нижние «пласты». Кроме того, я опиралась на данные опроса экспертов 2004 г. (опрос проводился методом интервью с представителями интеллектуальной элиты Тувы; тувинцами и русскими — 10 чел.).

Начну с категорий пространственного мироощущения.

Жители Тувы сегодня часто пользуются выражением «За Саянами». Это не только обозначение территорий Хакасии, Красноярского края, которые располагаются за Саянскими горами. Это обозначение большого внешнего российского мира, от которого Тува отгорожена барьером — хребтами Саян, Танну-Ола. Природа «нарисовала» генеральный план бытования людей в центральной Азии, во «внутрисаянском» мире. Этот план тувинцы осуществляли веками, шлифуя и оттачивая методы сосуществования с природой. Но окружающие их горы и степи не только стали основой кочевого хозяйствования. Они помогли выстроить картину мира, обосновались в культурных «кодах» сознания, создали психологические формулы. Горная преграда стала органичной частью картины мира жителей края, сформировала в их мироощущении чувство обособленности.

В «каменном мешке» сохранилось много древних ценностей, которых не размыли волны исторических катаклизмов и мировой миграции населения. Чувство обособленности, или «внутрисаянья», защищает людей, привыкших жить в понятном им круге природных циклов. Но обособленность становится главным препятствием для дальнейшего развития ныне.

В Туве хоть и живут представители других национальностей, «разбавившие» собой однородный состав населения, но между двумя многочисленными народами — тувинцами и русскими — сохраняется дистанция (Анайбан, Губогло, Козлов, 1999). Тувинцы не ассимилировались с русскими так, как другие азиатские народы России, контактировавшие с русским народом. Они не сменили ни язык, ни религию, ни внешний облик. Можно возразить, что и другие не поменяли внешнего облика, религии, основ культуры. Но здесь есть нюансы, говорящие о многом.

Культурная ассимиляция у якутов дошла до религии в виде христианства, до русификации их имен: большинство носит русские имена, фамилии. У бурятов и калмыков религиозные ориентиры остались нетронутыми, но распространились русские окончания фамилий: «ов», «ова». Тувинцы же сохранили многое, в том числе и такой чувствительный индикатор, как фамилии. Названия родов, ставшие фамилиями или именами («Ооржак», «Куулар», «Монгуш»), сохранились практически без изменений. Мода на русские и даже экзотические индийские имена в период советской мобилизации была. Но, во-первых, она продлилась с 1930-х годов до конца 1970-х, а во-вторых, частично переиначивалась на тувинский лад: «Сесер-оол» (от слова — СССР), «Колхозбай» (колхоз), «Бригад» (бригада). «Предпочтение в имянаречении в Туве отдается собственно тувинским именам», — сделала заключение Н. Д. Сувандии (Сувандии, 2004: 4–5), которая собрала более 10 тысяч единиц имен во время лингвистических экспедиций в различные населенные пункты Тувы, после просмотра списков учета населения республики, а также материалов местных СМИ.

Маленькую филологическую разницу, вытекающую из больших ассимиляционных процессов, можно расценивать и как результат относительно малой истории взаимодействия культур и как иллюстрацию того, что тувинское национальное самосознание продолжает крепко держаться за самобытность, за свои корни.

Не удивительно, что при таком чувстве обособленности, законсервированности, с учетом недавнего исторического опыта самостоятельного государственного существования начале 1990-х годов на волне опьянения свободами местные политики заявили о возможности выхода Тувы из состава России. Ведь этот исторический эпизод, позднее здраво осужденный, имел основания для появления именно благодаря тому, что тувинцы в глубине души осознают свой особый культурный мир, неизмененный в своем основании, который когда-то начинал свою тувинскую модернизацию.

Конечно же, жизнь тувинских кочевников в ХХ веке сильно изменилась. Кочевую культуру пытались сделать оседлой: юрты заменялись избами, животноводов учили новым формам хозяйствования и новому быту. Основная масса тувинцев выбралась из нищеты, куда ее загнали века колониального существования. В советские времена изменилась структура общества, появились новые социальные группы. Возникла и стала развиваться в Туве с помощью специалистов из Союза промышленность. Содержание кочевой культуры трансформировалось. Но чувство «внутрисаянья» сохранилось, оно еще более укрепилось в период кризиса 1990-х годов, когда местные политики стали говорить, что «все зло идет из Москвы, из-за Саян».

Тувинцы любят подчеркивать особенные явления своей культуры, факты из своей истории, в том числе такой, как вступление ТНР в состав СССР последней из всех территорий. Подавляющее большинство тувинцев, по данным социологов, гордится принадлежностью к своему народу (Донгак, 2003: 15).

В начале ХХ века английский путешественник Д. Каррутерс, посетив Туву, писал свои впечатления о местном населении, субъективные, но очень показательные. В них весьма точно отмечена такая особенность общественного состояния, тесно связанного с общественным сознанием, как обособленность: «урянхайцы представляют из себя совершенно особый народец, ограниченный в своем распространении пределами этого удаленного бассейна, который представляется таким труднодоступным и таким отрезанным от остального мира, что большое сходство этого народца с другими расами не только не показалось бы странным, но даже и невероятным» (Каррутерс, 1914: 131).

Ныне даже самый образованный и прогрессивный житель Тувы, тем более, если он — тувинец, продолжает использовать в речи формулу барьера — «За Саянами». Ездят «за Саяны», возвращаются домой «из-за Саян». Если в России происходят катаклизмы, докатывающиеся до Тувы, то ругают Москву и тех, кто мутит воду «за Саянами». Но если надо что-то заимствовать, что-то приобрести, то это привозится «из-за Саян», детей отправляют учиться «за Саяны». Подобный взгляд приобрели и русские жители Тувы. Например, жительница Тувы — русская — здесь пишет: «…Уютные ладони гор надежно защищают Туву. Здесь удобно и уютно. Мы здесь спрятаны от всего мира. Мы сами по себе. Одежду торговцы привозят из Китая, а продукты из России. Мы — не они» (Семенова, 2006).

Резкая континентальность. Характеризуя «внутрисаянье», обратимся к упомянутой работе Н. А. Бердяева. Особенности русской души мыслитель определил через антиномии — противоположности, тем самым, довольно точно приблизившись к пониманию основного внутреннего конфликта как сути этого национального характера. Русские, по его мнению, и трудолюбивы, и одновременно ленивы; и щедры, и скупы; и добры, и злы, любят свободу и в то же время рабски покорны. Россия и самая безгосударственная страна, и самая государственная, самая националистическая (церковно-шовинистическая) и самая ненационалистическая, открытая, лояльная. В корне этой противоречивости — борьба между женским и мужским началами в русской душе, а также влияние пространства, бескрайних просторов российских равнин.

Тувинский национальный характер можно определить как «резко-континентальный» по тому, каков климат в регионе и каково природно-климатическое разнообразие в ней. Более 80% территории Тувы занято горами, остальное приходится на равнинные участки. При этом рельеф весьма сложен: чередование хребтов, нагорий, межгорных котловин. В котловинах присутствуют также: от полупустынных ландшафтов, сухих степей до лугово-лесной растительности, тайги. Зима морозная, лето жаркое, разница температур сезонов может составлять 80 градусов.

Также, в душе тувинца одновременно также сосуществуют, спрессованы несколько «природных зон» или черт. Причем, не противоположные друг другу, как у русских в трактовке Н. А. Бердяева, но сложно сочетающиеся. Несовместимые друг с другом, но все же сложившиеся в какой-то удивительно тугой и многослойный узел. Тувинская душа, если выражать через образы, — это раздольная равнина, неприступные горы, щедрая тайга, молчаливая пустыня, пьянящая степь, бурлящие реки, разноцветные озера, плодородная тундра. Тувинцы — степняки, живущие в большом пространстве, окаймленном фиолетовым горным горизонтом, это люди огороженного раздолья.

Тувинцы очень музыкальны. Их музыкальная культура весьма богата, но до недавних пор она оставалась «продуктом внутреннего потребления». Неограниченные таланты ограничивались определенным кругом слушателей или проявлялись вовсе только в отсутствие других людей. Скотоводов всегда окружали звуки, краски, запахи высокогорного ущелья, тайги, леса, долины рек и степи, горных рек, водопадов. Тувинцы трудились на природе, соприкасаясь с множеством звуков живой и неживой природы, а также жили в юртах, которые не представляют собой замкнутого пространства, изолированного от звуков и шумов. Все сезонные циклы скотоводства, земледелия и охоты теснейшим образом взаимосвязаны с малейшими изменениями климата. Все это, как отмечает этномузыковед В. Ю. Сузукей, обусловливало развитие чуткого слухового восприятия тувинцев (Сузукей, 2004: 270–271).

В этих условиях родился и развился феномен тувинской музыкальной культуры — горловое пение (хоомей), в котором исполнитель одновременно создает несколько звуков, две или три линии (см.: Кыргыс, 2002). Тувинское горловое пение оказалось самым богатым на проявления, имеет существенные отличие от родственных ему музыкальных форм соседних народов: монгольского хоомия, алтайского и шорского кая, хакасского кая, башкирского узляу. Хоомей был доведен народным творчеством до художественного совершенства (там же: 141), имеет пять основных стилей, а также множество «субстилей», среди которых есть и древние, и появились современные.

Вся эта богатая тувинская музыка носит преимущественно лирический характер. Пение, в том числе горловое, имело изначально сакральный смысл, особую глубину и специфику эстетического восприятия (там же: 9–10). Поэтому хотя и на общих праздниках люди пели, музыкальное творчество не было промысловым, им занимались любители, которые относились к музыке как к способу для выражения своих личных чувств, а не коммуникационному средству, способу для выражения социальных идеалов.

Г. Е. Грумм-Гржимайло, отмечая эти особенности исполнительства у тувинцев, несколько противоречит в своих наблюдениях и заключениях. Он пишет, что «поводов для совместного хорового пения в жизни сойота (тувинца. — Ч. Л.) немало; но все же их для него недостаточно, и он удовлетворяет свои потребности в музыке всюду, где представится к тому возможность; он поет в пути, на отдыхе и на работе, поет один…» (Грумм-Гржимайло, 1926: 113). На мой взгляд, это кажущееся противоречие объясняется желанием сохранить музыку, прежде всего как личное творчество.

Собственно богатство тувинцы издревле мерили количеством скота, желая иметь несметные стада. Однако, они осуждают тех, кто имеет слишком много скота на одну семью, а уж тем более на одного человека, тем более, что подобное обогащение практически всегда осуществлялось за счет поборов с других людей, нещадной эксплуатации соплеменников.

Тувинцы любят труд, но только тот, который согласуется с их экологическими представлениями о гармоничном существовании с окружающей средой. Для тувинцев природа — совокупность хозяев местности, Вселенная — Оран Таңды — то, что посылает всем равную долю. Поэтому они скромны в своей мотивации. Но, принимая материальное благо, как благословение свыше, как долю, предназначенную для них, тувинцы не осознают, что общая кладовая природы когда-то может исчерпаться. Все, что есть в их распоряжении: и чистые реки, и целебные источники — аржааны, и дремучие леса, и пронзительно голубое небо, все, по их мнению, никогда не закончится.

Представление о постоянстве природы формирует успокоенность, которая в итоге расслабляло, развращало и толкало в периоды реформирований общества в ХХ веке на противоречивые решения. Тувинцы могут и принять нововведение, абсолютно не совместимое ни с образом жизни, ни с особенностями, которое может быть губительным для природы, для них же самих.

«Тувинское время». Пунктуальность и точное соблюдение сроков для детей природы — насилие над собой, которого они часто и не делают. Здесь до сих пор действует особое, замедленное, предметное «тувинское время». Назначая час встречи в повседневной жизни, тувинцы знают, что к нему надо «набрасывать» дополнительное время. Даже официальные мероприятия почти никогда не начнутся вовремя. Местные жители с флегматичным национальным темпераментом (Резников, Товуу, 2002: 95) почти не борются с таким положением вещей, они порой даже гордятся этим, преподнося данный факт туристам в качестве местной достопримечатнельности, одного из проявлений центральноазиатской экзотики («тувинской аномалии»).

Феномен «тувинского времени», как пишет В. Ю. Сузукей, возникает из разницы восприятия времени в тувинской и, в частности, европейских культурах, а также выражения этого восприятия в языке (Сузукей, 2009: Электр. ресурс). Например, чередование дней в прошедшем времени обозначается на русском языке: вчера, позавчера, поза-позавчера. Речь идет о днях, следующих «позади» вчерашнего дня. В тувинском языке «дүүн» или «дүүнгү хүн» означает день, прошедший вчера, а «бурунгу хүн» (позавчера) означает день, прошедший впереди вчерашнего дня, т.е. слово «впереди» соотносится с ориентацией человека, смотрящего вперед. Соответственно «бурундаа хүн» (поза-позавчера) означает день, прошедший раньше или впереди позавчерашнего дня. Слово «бурунгаар» в тувинском языке означает движение «вперед», т.е. впереди человека. То есть восприятие времени, направление «движения» времени по его обозначению в тувинском языке имеет противоположную направленность по отношению к самому человеку. Глаголов прошедшего времени в языке, например, намного больше, чем форм глаголов настоящего и будущего времени, включая такие понятия, как «давно прошедшее время» и «недавно прошедшее время» с возможностью передачи всех нюансов и оттенков событий, имевших место в прошедшем времени (поскольку человек был свидетелем и может их детально описать).

Другой пример из математики: дробные числа в тувинском языке, например, произносятся «снизу верх» (от целого числа к частному), а в русском языке наоборот. Для тувинцев, например, такое озвучивание времени, как «половина первого» или «половина десятого» (от частного к целому) требует некоторого времени для переосмысления этой фразы на тувинское звучание, иначе он придет на свидание на один час позже. В контексте современной системы обучения носителям традиционной культуры во многих случаях пришлось перестраиваться и приложить в некоторых случаях значительные усилия для того, чтобы привыкнуть к новому «миропорядку» и для переосмысления многих вещей, знакомых с детства.

Моменты, требующие кардинальной перестройки традиционных навыков, В. Ю. Сузукей усматривает и в музыкальной культуре тувинцев. К такому примеру относится постановка исполнительского аппарата во время игры на смычковом музыкальном инструменте бызаанчы. При игре на этом инструменте пальцы левой руки исполнителя находятся под струнами, и для извлечения звуков исполнитель касается струн снизу ногтями пальцев. В процессе профессионализации (европеизации) традиционной музыки тувинским исполнителям также пришлось существенно «переиначивать» не только исполнительские навыки, но и «переконструировать» музыкальные инструменты под европейские профессиональные инструменты.

Особенностью музыкальной культуры тувинцев, является экстраординарный способ звукоизвлечения при горловом пении и при игре на музыкальных инструментах (игил, хомус, шоор), где наиболее отчетливо выражена тенденция процесса развития музыкального материала от целого к частному. Имеется в виду становление музыкальной ткани на основе низкого основного тона (бурдона) за счет его частичных тонов (обертонов). Дискомфорт, испытываемый носителями традиционной культуры в момент «перестраивания», во многих случаях «невидим» глазу. Тем не менее, в психологическом плане человек испытывает огромное напряжение для того, чтобы в некоторых случаях «перевернуть» свои мозги.

По этой же причине многие непонятные, например, с точки зрения поведенческих стереотипов «нестыковки» обычно объясняются лишь разницей менталитета носителей культур Востока и Запада, без особого раскрытия конкретных причин этой разницы.

Спасательная… сеть. Тувинец и его родственный круг, взаимоотношения между родственниками и взаимоотношения между родоплеменными группами — это особая тема, точнее несколько тематических блоков, которые еще ждут своих исследователей. Причем, надо подчеркнуть, эти социальные отношения в традиционном виде изучены лишь фрагментарно, и не исследована вовсе их трансформация, современное состояние. А ведь раскрытие этих вопросов покажет нам насколько сложной, богатой и противоречивой на проявления (резко-континентальной!) была и остается тувинская социальная жизнь, как традиционная, так и трансформированная.

Например, возьмем «внутренние» отношения — отношения между родственниками. Это наиболее изученный вопрос. В основном в литературе мы встречаем этнографические описания идеальных отношений, социальных ролей, правил этикета, которые были приняты в традиционном обществе тувинцев. До сих пор для тувиноведения в основной массе этот пласт (как было раньше) остается излюбленной темой.

Если углубиться в еще более узкий вопрос — отношение тувинцев к детям, к близким родным, то нам необходимо войти в поле проблематики коммуникативных особенностей бесписьменной культуры. В тувинской культуре есть свои стереотипы коммуникативного поведения, в число которых, как пишет А. К. Кужугет, входит сдержанность в проявлении чувств (Кужугет, 1988). Детей испокон веков, наряду со скотом, считали главным богатством в этом мире, к ним относились ласково, нежно, никогда не ругали и, тем более, не наказывали. Пары, лишенные возможности иметь детей, были глубоко несчастными. Идеалом семьи была семья многодетная. К 1955 году, например, орденами и медалями материнства были награждены 6176 многодетных матерей (Шахунова, Лиханов, 1955: 91). Тува по рождаемости (за счет сельского населения, более консервативного) до сих пор остается в числе регионов-лидеров в России. Сирот тувинцы никогда не бросали, их забирали в свои семьи родственники. Внебрачных детей не отличали от законнорожденных (см.: Курбатский, 2001: 212). Но при этом издревле любимых маленьких существ боялись нарекать хорошо, не принято было давать им красивые, звучные имена (История Тувы, 2007: 53–54). Тем самым беззащитных созданий, близких людей тувинцы защищали от завистливых злых духов. По этой же причине забота о родственниках имела оборотную сторону: тувинцы не хвалили их прилюдно, не говорили красивых слов (Кужугет, 2006: 144).

Традиция «оглядки» на духов сохранялась до середины ХХ века, отголоски ее можно услышать и ныне. Как отмечает Н. Д. Сувандии, среди пожилых людей сейчас не встречаются такие звучные имена, которые распространились позднее «Алдын-оол», «Алдын-кыс» (от слова «алдын» — «золото») и пр. (Сувандии, 2004: 7). Если сегодня официально регистрируемые имена детям уже даются из желания осуществления для них чего-либо (быть работящим, умным, ловким, красивым, смелым и пр.), то в повседневной практике у родителей все еще встречается желание защитить детей вторыми именами, прозвищами, типа «мээң багай уруум», «мээң багай оглум», («моя плохая дочка», «мой плохой сын»). Также в разговорной речи, в обращениях можно часто встретить ласковое: «мээң багай угбам», «мээң багай кадайым» («моя плохая сестра», «моя плохая жена») и пр. (Кужугет, 2006: 143–144). Не потому что действительно считают плохими, а именно потому что хотят оградить от негативного (злые духи не будут завидовать плохим, бедным, убогим, они не будут мстить и вредить).

Возьмем иной аспект: что есть родственный круг, родня (төрел) для тувинца? «Точка отсчета», основа идентичности, его главный социальный мир? Разумеется, это так. Как определила в своем этносоциологическом исследовании В. С. Донгак, внутриродовые связи существенно влияют на самоидентификацию почти половины тувинцев (46,2%) (Донгак, 2003: 14). Тувинца без родственников практически не бывает, то есть он не мыслит своего существования вне родни. В его жизни всегда есть двоюродные, троюродные и прочие братья, сестры, тети, дяди… Они составляют его «большую семью», основу его идентичности.

До сих пор представители старшего поколения тувинцев в республике идентифицируют незнакомых, молодых людей преимущественно по их родственной, родоплеменной или кожуунной принадлежности. Сам по себе незнакомый молодой человек воспринимается как «неизвестный элемент», его личное имя ничего не говорит о нем. Только когда этому элементу придается родовое значение (человек называет своих родителей, родных, предков), тогда оно опознается, становится понятным и отношение к нему «окрашивается» определенным образом.

Родня для тувинцев — это не только основа для их самоидентификации, их главный социальный мир, благо и спасение. Это и своего рода сеть, в которую вплетено человеческое существование, из которой порой очень сложно выбраться, которую приходиться рвать в определенных случаях. Особенно в современности.

Тувинцы гордятся достижениями своих родственников, воспринимая их возвышение из родовой массы, их успехи, известность, как на республиканском, так и общероссийском, мировом уровнях — как одно из подтверждений силы своего рода. Но личности достигают успеха часто не столько за счет силы рода, а сколько за счет своих собственных усилий, которые приходится прилагать, чтобы, в том числе вырываться из коллективных связей семьи. Почему? Как только один из тувинцев встает крепко на ноги, как только у него и его семьи формируется основа материального благополучия, он на себе ощущает всю тяжесть родового правила взаимовыручки: его многочисленные родственники требуют к себе внимания, ждут от него помощи слабым.

В условиях социального расслоения в дореволюционный период жизни Тувы проблема решалась в пользу богатых достаточно просто: они брали к себе в услужение бедных родственников и тем самым «подчинялись» устному праву, обычаю, правилу взаимовыручки. И, как говорится, возразить было трудно: богатые ведь давали возможность хоть как-то прокормиться, пусть даже нещадно используя рабочую силу своих же родственников.

Позже, в советское время столь явная корыстная «трактовка» обычая была невозможна, но определенные обязательства возвысившихся членов рода перед остальными всегда сохранялись и выполнялись. В том числе более сильные и благополучные делились частью материального достатка, помогали «выйти в люди» тем, кто не имел образования, собирались на значительные события в жизни рода — свадьба, похороны. Особо ценными были и остаются для тувинцев такие сборы в тяжелое время, когда умирает член семьи. В этом смысле, родовая сеть становится амортизатором удара судьбы.

Но действие обычая взаимовыручки временами оборачивается настоящим паразитизмом. Когда тувинцы стали получать европейское, по сути, образование, обучаться иным стереотипам коммуникативного поведения, семьи стали различаться на, условно говоря, городские и сельские — урбанизированные и сельские.

Для представителей первой группы, более открытых на проявление чувств, выражения благодарности расценивается как воспитанность, тогда как «традиционалисты» до сих пор придерживаются старых стереотипов, которые предусматривали услуги между своими как нечто само разумеющееся и не требующее ответных слов. Более того, архаизация отношений в обществе, распространившаяся с 1990-х годов, «опустила» планку этики второй группы. Часть тувинцев, не вписавшихся в новые социальные требования, не просто молча принимает помощь от более удачливых родственников, не соразмеряя свой вклад в общесемейное распределение сил, но и настаивает на оказании помощи им. Речь идет не только о расцвете старой родовой солидарности, о расцвете клановых отношений, но и о распространении их превращенных форм — общественного паразитизма и безалаберности.

«Слои» тувинского пергамента. «Резкая континентальность» национального характера тувинцев поддерживается влиянием двух основных религиозных систем — шаманизма и буддизма, сосуществующих в регионе более двух веков.

Шаманизм связывает людей с природой, не дает забыть о том, что они — ее дети, что пастбища, озера, степи, курганы являются «живыми», населены духами и их хозяевами. Тувинцы пасли скот на «ступнях» гор, взбирались на горные «головы», переваливали через их «плечи» и для того, чтобы иметь право это делать, умилостивляли хозяев местностей. Люди на этой земле издревле были частью одной экосистемы, которая обеспечивала сама себя, для которой малейшее изменение, привнесение чего-то со стороны может обернуться разрушением. Это культура людей естественных, бесхитростных, самодостаточных, неприхотливых.

Тибетский буддизм, пришедший и укрепившийся в Туве с XVIII века, подчеркивая ценности смирения, терпения, духовного совершенствования, обратил людей к внутреннему миру и к небу, к вечности. Вписавшись в шаманистскую картину мира, он привнес в древнейшие культы новых богов и значительно усложнил пантеон. Для тувинцев под этим сложным небом, с учителями двух религиозных систем — шаманами, ламами — идеи соподчинения стали краеугольными камнями их культуры.

Ныне тувинцы чаще всего идентифицируют как буддисты (шаманистами называют себя в два раза меньше людей). Но нельзя делать однозначный вывод о том, что в регионе доминирует буддизм, что он играет главенствующую роль в современных процессах религиозного возрождения Тувы. Институционально — да, но если определять религиозность населения с точки зрения других критериев (религиозной веры, религиозного поведения и пр.), то очевидно, что речь идет о сложном религиозном синкретизме, о котором пишет религиовед О. М. Хомушку (см.: Хомушку, 1998: 108–137).

Человек может называть себя буддистом и в то же время прибегать к помощи шаманов в определенные периоды жизни, может соблюдать шаманистские предписания. Важно то, что религиозные обряды человек соблюдает в семейно-бытовой сфере, обращение к сверхъестественному носит не личностный, а коллективистский характер. Даже если речь идет о молитвах в буддийских храмах, то главным пунктом молений прихожан часто является не духовное усовершенствование (себя и родных), а физическое самосохранение, здоровье своих родных, сохранность своего дома, народа и земли.

Кроме того, что в тувинской культуре при одновременном сосуществовании шаманистской и буддийской культур, космологичных, «мирных» по своему характеру, есть особая языковая основа — тюркская. Тувинцы в определенной мере наследуют традиции древнего народа центральной Азии, история которого начинается с такой же легенды, как и история возникновения Рима: с легенды о вскормленном волчицей родоначальнике тюрков Ашине. Также как и римляне в Европе, тюрки построили огромную империю в Азии, задолго до легендарного монгола Чингис-хана — каганат со сложной социальной структурой, с самобытной богатой культурой, религией (культом неба — Тэнгри (см.: Абаев, 2006: 6)), рунической письменностью, системой власти и наследования.

Историческая память тувинцев не сохранила прямую связь с той воинственной культурой, но преемственность присутствует в элементах фольклора, предметах материальной культуры. С точки зрения этно-психологической причастности к данному древнему культурному пласту из жизни предков тувинцы, на мой взгляд, важно то, что о тех предках жителям Тувы напоминают каменные «бабы» — погребальные памятники воинам (обычно в человеческий рост), которых тюрки оставили как сторожей-постовых на территории Саяно-Алтая и среди которых живут тувинцы.

Кроме того, другим наследием тюрков является язык. Как показывают новейшие изыскания филологов, тувинский язык образовал особую ветвь (вместе с тофаларским и якутским) в составе сибирской группы тюркской языковой семьи и ведет свой отсчет с VII века (Мудрак, 2002), то есть является не самым древним, близким к пратюркскому языку (как ряд языков огузской, карлукской, кыпчакской групп). В данном случае речь идет не о древности языка, а о том влиянии, которое оказывает на ныне живущих потомков одновременное существовании двух факторов, что называется, «перед глазами»: материальных памятников и родственности древнего языка с современным. Тувинцы используют такие же конструкции речи, что и те древние люди, почти также говорят о кончине человека, как это начертано на камне: «Я не стал ощущать солнце и луну на голубом небе, горюя, от вас, родных, и от земли моей я отделился» (наиболее распространенный текст древних эпитафий (см.: Малов, 1952)) и «От света небесного отдалился человек, расстался с родными, ушел» (говорится ныне в объявлениях о смерти в переводе с тувинского языка).

Хотя древняя письменность уже не читается современными тувинцами, использующими кириллицу как основу нынешней тувинской письменности, понимание крепкой этнокультурной, или даже этногенетической связи с древностью подкрепляет у тувинцев чувство Родины — территории, на которой их культура зародилась, развивалась, обогащалась.

Противоречивость, взаимоисключение, наличие разнообразных культурных пластов слились воедино в этой «резко-континентальной» культуре. В ней присутствуют основы разных культур, имеющие по большому счету взаимоисключающие установки.

Многослойность культуры влияет на историческую память народа, на психологию людей. Жители Тувы чтят память не покорившихся маньчжурам шестидесяти богатырей и считают административное деление на кожууны, которое досталось им в наследство от чуждой империи, — своим. Историческая память тувинцев отторгает мысль о китайском влиянии на их культуру, однако люди с периода возрождения национальной культуры (с 1990-х годов) стали активно носить тувинскую национальную одежду из китайского шелка с китайскими и монгольскими узорами.

Если говорить об отношении тувинцев к представителям других национальностей, проживающим в республике, а также к народам соседних территорий, то здесь тоже лучше употреблять понятие «неоднозначное».

Есть мнение, подкрепленное данными социологического исследования, что тувинцы к русским в целом относятся с наибольшим дружелюбием и уважением, чем, к примеру — к монголам (Донгак, 2003: 16). Последних недолюбливают из-за негативных примеров в истории взаимоотношений Тувы и Монголии со времен китайской колонизации, из-за самоуправства монгольских чиновников в Туве в этот период. В данном случае существенным является упомянутый языковой фактор, непонимание между людьми. Некая отстраненность присутствует у тувинцев и в отношении к представителям других родственных по культуре и языку народов, так называемой «азиатской солидарности» (хотя она появляется за пределами Тувы, в деятельности землячеств).

Однако, и русские вызывают у тувинцев неоднозначные чувства. Как отмечает В. С. Донгак, образ русских у коренного населения Тувы складывается из сочетания негативных и позитивных гетеростереотипов, с преобладанием первых. Русский для тувинцев — человек добрый, но жадный; дружелюбный, но высокомерный; культурный, но наглый (там же: 21–22). Как и многие титульные народы в своих республиках (Якутии, Татарстане и др.) тувинцы более терпимы к русским, чем русские к тувинцам.

При этом этносоциологи отметили, что в Якутии и Татарстане представления коренного населения о русских, в основном, совпадают с представлениями русских о себе и наоборот (русских о титульных национальностях), а в Туве они существенно различаются (Дробижева, Аклаев, Коротеева, Солдатова, 1996: 318–320).

Б. А. Мышлявцев полагает, что причиной является в первую очередь языковой барьер: русские почти не знают тувинского языка, поэтому мало общаются с представителями титульного народа[1], а среди тувинцев ныне стало распространяться желание общаться только на тувинском языке, который к тому же стал вытеснять русский язык из всех сфер общественной жизни Тувы (Мышлявцев, 2003: Электр. ресурс).

Кроме того, как считает исследователь, сыграло свою роль то, что русскоязычное население изначально, с советских времен, приняло на себя роль «учителя», следовательно, не было настроено на глубокое понимание обычаев, культуры народа-«ученика». Культура тувинцев скорее воспринималась как некое «докультурное» состояние, целина, которую нужно «поднимать». Тувинцы же достаточно скоро начали воспринимать такое отношение к своей культуре как высокомерие, это побуждало их «замыкаться в себе», включались механизмы самосохранения культуры, рождалось отчуждение. Б. А. Мышлявцев весьма точно, на мой взгляд, подметил, что когда русские информаторы говорят о существовании в прошлом «хороших межнациональных отношений», они имеют в виду, прежде всего отсутствие агрессивности со стороны тувинского населения (там же).

В душе тувинца присутствуют разнонаправленные «зоны», спрессованные в душе до взрывоопасного состояния. Достаточно «искры» в виде алкоголя, чтобы все эти «зоны» противоречий перестали контролироваться, выплеснулись наружу. Образность формулировки можно поставить под сомнение, опровергнуть. Например, можно утверждать, опираясь на данные медицинских исследований, что у народов Севера и Дальнего Востока монголоидной расы тип реагирования на алкоголь протекает отлично от «славянского» или «палеоазиатского» типов[2]. Речь идет о недостатке в организме монголоидов особого фермента (альдегиддегидрогеназы), что снижает у них переносимость алкоголя. Вследствие этого, как определила нарколог Т. В. Ширижик в своем сравнительном исследовании распространения алкоголизма в Туве у тувинцев и русских: среди первых достоверно больше лиц, которым требуется всего одна–две порции крепких напитков для того, чтобы напиться (см.: Ширижик, 2003).

Но наличие медицинского фактора не отменяет присутствие этнокультурного, его влияния на психологию людей, на их поведение в измененном состоянии. По мнению многих русских Тувы, как выяснили этносоциологи, агрессивность тувинцев является их основным отличительным качеством[3]. Оно проявляется в процессе опьянения: «Если хочешь узнать, что такое тувинец — напои его. У пьяного тувинца просыпается примитивная агрессия, обида на весь мир. Кто под руку подвернется, того и убьет», — таково распространенное мнение русских (Мышлявцев, 2003). Его подтверждают и наркологи. Т. В. Ширижик также отмечает, что употребление алкоголя тувинцами сопровождается в первую очередь их повышенной агрессивностью, следствием чего является множество совершаемых ими правонарушений (Ширижик, 2003: 4–5). Т. Л. Ударцева, И. О. Бадыргы, Ч. К. Монгуш пишут: «Независимо от степени употребления алкоголя у тувинцев в структуре личности достоверно чаще, чем у русских, встречаются высокие показатели дефицитарной агрессии и деструктивного страха» (Ударцева, Бадыргы, Монгуш, 2010: 235). Так как уровень заболеваемости алкоголизмом в Туве в 2,5 раза выше средних общероссийских показателей[4], соответственно высоки и показатели преступности.

Психологические типы тувинцев. Как я уже упоминала выше, исследования национального характера различаются на «культур-центрированные» и «личностно-центрированные», или на «социокультурологические» и «психологические». Мои попытки описать слои «многослойного пергамента» можно рассматриваться как некий исходный, обобщенный материал для специальных исследований психологами.

В рамках же психологических исследований приемлемо говорить о психологических типах, «модальных личностях» в тувинском обществе. Собственно личность представляется по Р. Линтону «организованной совокупностью психологических процессов и состояний, переживаемых индивидом, из которых вытекает его поведение» (Linton, 1952: 27). Исследователи, работающие в этом русле, обычно говорят о присутствии в этносе нескольких основных модальных личностей. В частности А. Инкельс и Д. Левенсон насчитывали их пять-шесть, из которых одни могут составлять 10–15% от всего населения, другие — до 30% (Inkeles, Levenson, 1969).

В тувинском этносе также можно выделить разные типы. В этом смысле представляется весьма интересной мысль Н. О. Товуу о присутствии северного, западного, южного, горного и лесистого психологических типов в тувинском этносе, причем деление это психолог связывает с влиянием природного фактора — разнообразием географических и климатических зон в Туве (Резников, Товуу, 2002). Но, к сожалению, упомянутые типы не нашли более-менее подробного разбора в работе указанного исследователя. Хотя эта тема, на мой взгляд, весьма и весьма интересна для разработки, однако безусловно и достаточно сложна, поскольку подразумевает выход на междисциплинарный уровень исследований, в рамках которого потребовалось бы привлечь материалы и географии, и лингвистики, и истории, и этнографии.

В основном, в этнопсихологии пока присутствует тенденция к описанию общего этнопсихологического портрета тувинцев.

Например, такую работу произвели Е. Н. Резников и Н. О. Товуу (там же). Один из основных выводов авторов таков: «под влиянием исторического, социально-экономического и культурного факторов были сформированы следующие социально-психологические особенности этноса тыва: терпимость, чувство единой родоплеменной и национальной принадлежности, неприхотливость, самостоятельность, настойчивость, независимость, способность переносить трудности, эмоционально-волевая устойчивость, гостеприимность, чуткость, искренне уважительное отношение к старшим и младшим, вежливость, уважение достоинства и чести других людей и др. Природно-климатические условия сформировали самоограничение, самоуспокоенность, умеренность во всем, стремление к балансу и гармонии в жизни (особенно к явлениям окружающего мира)» (там же: 45).

Позже, с 2000-х годов этнопсихологические исследования в тувиноведении стали развиваться, концентрируясь в основном в Тувинском государственном университете. Сама Н. О. Товуу исследует структуру этнопсихологического облика тувинцев, Л. М. Ондар — национальное самосознание тувинцев (детей). Исследование последней показало, как у тувинских подростков национальное самосознание развивается и проходит уровни: низкий, средний, высокий (Ондар, 2009). М. В. Назын-оол обращает внимание на особенности интеллектуального развития тувинских школьников, обусловленные влиянием этнической культуры (Назын-оол, 2009). Л. Н. Ооржак провела интересное исследование этнопсихологических особенностей сотрудников МВД Республики Тыва, причем выявив не только различия между русскими и тувинцами (обусловленные влиянием этнокультурных традиций), но и особенности мотивации, поведения их в моноэтнической и полиэтнической организации (Ооржак, 2009).

Любопытна попытка исследовать обобщенные психологические особенности тувинских подростков (в связи с изучением уровня алкоголизации молодежи) наркологов Т. Л. Ударцева, И. О. Бадыргы и Ч. К. Монгуш (Ударцева, Бадыргы, Монгуш, 2010). За основу они взяли классификацию типов нервной системы, в том числе «специально человеческих типов» психолога И. П. Павлова: тип мыслительный (преобладание второй сигнальной системы – системы речевых, словесных сигналов), тип художественный (преобладание первой сигнальной системы — системы условнорефлекторных связей, формирующихся в ответ на воздействие внешних раздражителей) и средний (равновесие между системами) (Павлов, 1951). По результатам психологического исследования упомянутые авторы сделали вывод о том, что художественный тип значительно больше распространен у тувинских подростков, чем мыслительный и средний (58% против 19% и 23% соответственно). Для сравнения, показатели русских подростков имеют существенные отличия: 15%, 11% и 74% соответственно. Исследователи заключают, что типологические особенности тувинских подростков в значительной степени обусловлены развитием первой сигнальной системы — ощущений, восприятий и представлений, получаемых непосредственно из окружающей среды в результате раздражения органов чувств. И дело не особенностях возраста (иначе подобное было бы зафиксировано у подростков другой национальности). Художественный тип мышления, отмечают авторы, при котором характерна образность и яркость представлений, склонность к художественному творчеству, хорошая память на лица и образы, и худшая — на определения, термины и смысл, свидетельствует о преобладании функциональной активности правого полушария головного мозга. Последнее — правополушарность, подчеркивают они, является психофизиологической характеристикой, конституционально-обусловленной, врожденной (Ударцева, Бадыргы, Монгуш, 2010: 234–235).

В литературе также встретился интересный обобщенный нравственный идеал совершенного человека, который этнопедагоги Г. Н. Волков, К. Б. Салчак, А. С. Шаалы сформулировали на основе обобщения материалов этнографии тувинцев и их предков (Волков, Салчак, Шаалы, 2009: 117–118). Согласно древнейшим наставлениям, поучениям, запретам и предписаниям, идеальный человек — тувинец должен: во-первых, дорожить честью и своим добрым именем; во-вторых, дорожить именем своего рода и своих родителей; в-третьих, уважать старших, выказывать им всяческое почтение, предлагать помощь, слушаться их советов и не спорить с ними; в-четвертых, быть добрым, вежливым и щедрым; в-пятых, быть верным своему слову; в-шестых, соблюдать нормы приличия, в-седьмых, быть трудолюбивым; в-восьмых, никогда не хвастаться; в-девятых, не быть вспыльчивым и грубым.

Согласно этим представлениям, человек должен всячески соответствовать типу человека традиционной культуры, на него возлагается миссия по сохранению и передаче традиций общества. Соответственно,  общий психологический тип человека в тувинском обществе определяется как тип «недеятельной личности», соответствующей «традиционному» обществу согласно теории В. Г. Федотовой. Такой тип личности исследователи еще называют «изнутри ориентированным», в отличие от «извне ориентированного» в соответствии с установками самого общества (Федотова, 2005: 32). Отсутствие интереса общества к инновациям, коллективистский характер религиозных и мифологических представлений определяют преимущественное формирование в социуме невыделенной индивидуальности, персональности. Как подчеркивает В. Г. Федотова, это не означает отсутствие ярких, особенных людей. Недеятельная личность в данном случае — не та, которая ничего не делает, ничего не добивается. Это личность, которая придерживается в своей деятельности примата общепринятых правил, которая старается их не нарушать. Тувинцам в традиционном бытовании не нужны были кардинальные новшества – инновации, которые нарушали устои социальной жизни. Социальная роль людей определена способностью выражать коллективные представления (Федотова, 1997: 37).

Так очевидно, что этнопсихологическая отрасль в тувиноведении еще не поднимала проблему разных психологических типов тувинцев. Это пока «неизведанное поле», которое ждет своих исследователей. Раскрытие темы тувинского национального характера показывает нам не просто человека традиционной культуры, а очень человека со сложным, «резкоконтинентальным» характером, который формирует культуру столь же сложную, «резкоконтинентальную». Мои попытки описать особенности тувинского национального характера, разумеется, следует считать лишь приближением к проблематике и, я надеюсь, они помогают понять, что этнопсихологические исследования тувинцев просто необходимо вести в разных направлениях, в том числе в русле междисциплинарных исследований.

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 

Абаев, Н. В. (2006) Цивилизационная геполитика народов Алтай-Байкальского региона и Центральной Азии. Кызыл.

Анайбан, З. В., Губогло, М. Н., Козлов, М. С. (1999) Формирование этнополитической ситуации. М. Том 1. Очерки по истории постсоветской Тувы.

Анайбан, З. В., Тюхтенева, С. П. (2008) Этнокультурная адаптация населения Южной Сибири (современный период). М.

Волков, Г. Н., Салчак, К. Б., Шаалы, А. С. (2009) Этнопедагогика тувинского народа. Кызыл.

Грумм-Гржимайло, Г. Г. (1926) Западная Монголия и Урянхайский край. Том 3, выпуск первый. Л.

Губогло, М. Н. (2003) Идентификация идентичности. М.

Даргын-оол, Ч. (2004) Резкая континентальность тувинцев. Зарисовки об особом внутрисаянском мире // Центр Азии. 13 августа.

Донгак, В. С. (2003) Этническая идентичность тувинцев : автореф. … к.с.н. СПб.

Дробижева, Л. М., Аклаев, А. Р., Коротеева, В. В., Солдатова, Г. У. (1996) Демократизация и образы национализма в РФ 90-х годов. М.

История Тувы (2007). Новосибирск. Т. 2.

Каррутерс, Д. (1914) Неведомая Монголия. Урянхайский край. Петроград

Кон, И. (2006) К проблеме национального характера // Кон И. Междисциплинарные исследования. Социология. Психология. Сексология. Антропология. Ростов-на-Дону. С. 239–258.

Кужугет, А. К. (1988) Традиционные нормы поведения и общения тувинцев в быту // Культура тувинцев: традиция и современность / под ред. К. Л. Монгуш. Кызыл. С. 65–73.

Кужугет, А. К. (2003) Предисловие / Кужугет А. К. Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев (конец XIX — начало XX вв.). Кызыл

Кужугет, А. К. (2006) Духовная культура тувинцев. Структура и трансформации. Кемерово.

Курбатский, Г. Н. (2001) Тувинцы в своем фольклоре. Кызыл.

Кыргыс, З. К. (2002) Тувинское горловое пение. Новосибирск.

Лурье, С. В. (2005) Психологическая антропология: история, современное состояние, перспективы. М.

Малов, С. Е. (1952) Енисейская письменность тюрков. М.–Л.

Миневич, В. Б., Баранчик, Г. М., Рахмазова, Л. Д. и др. (1994) Алкогольные психозы в контексте этнонаркологии // Психитрия в контексте культуры. Вып. 1. Этнопсихиатрия: Сб. науч. тр. Томск ; Улан-Удэ. С. 171–179.

Монгуш, М. В. (2006) Этническая идентичность тувинцев // Вопросы изучения истории и культуры народов Центральной Азии и сопредельных регионов. Материалы Международной научно-практической конференции 5-8 сентября 2006 года. Кызыл

Мудрак, О. А. (2002) Об уточнении классификации тюркских языков с помощью морфологической лингвостатистики // Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Региональные реконструкции / отв. ред. Э. Р. Тенишев. М. С. 713–737.

Мышлявцев, Б. А. (2002) Современная Тува: нормативная культура (конец ХХ — начало XXI вв.) : автореферат… к.и.н. Новосибирск.

Мышлявцев, Б. А. (2003) Культура употребления опьяняющих и наркотических веществ у современных тувинцев // Сибирский этнографический вестник. № 15 (16). Новосибирск.

Мышлявцев, Б. А. (2003) Русские и тувинцы: образ «другого». Проблема взаимодействия культур [Электронный ресурс] // Сибирский этнографический вестник, № 14 (15). Новосибирск. URL: http://www.sati.archaeology.nsc.ru/sibirica/index.html?mi=25&id=1472 (дата обращения: 12.07.2006).

Назын-оол, М. В. (2009) Этнокультурное и психолого-педагогическое исследование интеллектуального развития школьников // Социально-психологические исследования: этнос тыва на рубеже веков (XX–XXI вв.) : колл. монография / под ред. Н. О. Товуу. Кызыл. С. 48–118.

Олейников, Ю. В. (2003) Природный фактор бытия российского социума. М.

Ондар, Л. М. (2009) Исследование национального самосознания личности тувинских подростков // Социально-психологические исследования: этнос тыва на рубеже веков (XX–XXI вв.) : колл. монография / под ред. Н. О. Товуу. Кызыл. С. 119–148.

Ооржак, Л. Н. (2009) Апробация современных методов социально-психологического исследования этнопсихологических особенностей сотрудников (на примере результатов исследования сотрудников МВД Республики Тыва) // Социально-психологические исследования: этнос тыва на рубеже веков (XX–XXI вв.) : колл. монография / под ред. Н. О. Товуу. Кызыл. С. 199–249.

Павлов, И. П. (1951) Полн. собр. соч. 2 изд. Т. 3, Кн. 2, М.– Л.

Резников, Е. Н., Товуу, Н. О. (2002) Этнопсихологические характеристики народа Тыва : теория и практика. М.

Семенова, Ф. (2006) Тува не Россия? // Информ Плюс (газета). 25 октября.

Социально-психологические исследования: этнос тыва на рубеже веков (XX–XXI вв.) (2009) : колл. монография / под ред. Н. О. Товуу. Кызыл.

Сувандии, Н. Д. (2004) Тувинская антропонимия : автореф. … к.филол.н. М.

Суверенитет и этническое самосознание: идеология и практика (1995) М.

Сузукей, В. Ю. (2004) Художественная трансформация звуков природы в фольклоре тувинцев (О звуковом календаре кочевника) // Ученые записки ТИГИ. Вып. ХХ. Кызыл. С. 270–271.

Сузукей, В. Ю. (2009) Пространство и время в традиционной культуре тувинцев [Электронный ресурс] // Новые исследования Тувы. Эл. журнал. №№ 1-2. URL: http://www.tuva.asia/journal/issue_1-2/128-space-and-time.html (дата обращения: 12.06.2010).

Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев (конец XIX — начало XX вв.) (2003) / Подготовка текстов, предисловие и комментарий А. К. Кужугет. Кызыл

Ударцева, Т. Л., Бадыргы, И. О., Монгуш, Ч. К. (2010) Психологические факторы алкогольного употребления у тувинцев // Мир науки, культуры, образования. № 1.

Урянхай. Тыва дептер (2007–2009) / составитель С. Шойгу. М.

Федотова, В. Г. (1997) Модернизация «другой» Европы. М.

Федотова, В. Г. (2005) Хорошее общество. М.

Хомушку, О. М. (1998) Религия в истории культуры тувинцев. М.

Шахунова, П. А., Лиханов, Б. Н. (1955) Советская Тува (природа, население, хозяйство). Кызыл.

Ширижик, Т. В. (2003) Медико-социальные последствия злоупотребления алкоголем у коренных жителей Республики Тыва : автореф. … к.мед.н. М.

Inkeles, A., Levenson, D. J. (1969) National Character: The study of Modal Personality and Sociocultural Systems //  Lindzey C. and Aronson E. (eds.). The Handbook of Social Psychology. Massachusetts (Calif.), London, Ontario.

Linton, R. (1952) The Cultural Background of Personality. London.

© 2013 Электронная база данных

«Национальные менталитеты: их изучение в контексте глобализации и взаимодействия культур»

Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

2013 Разработка и поддержка сайта

ООО «Интэрсо»