Крестьянская община и ее влияние на русский характер

Глава из книги А. В. Павловской «Русский мир: характер, быт и нравы» (М.: Слово/Slovo, 2009). Глава приводится в сокращении.

Одна из самых острых и спорных проблем современной жизни непосредственно связана с крестьянскими устоями. Сегодня много и уже как-то привычно говорят об общинном, коллективном или коллективистском сознании русского народа, его особой «соборности». Кто-то видит в этом главное достоинство русской жизни, залог преодоления общественных проблем. Другие полагают, что именно это мешает развитию индивидуализма и капитализма в России, рождает ненависть к «выскочкам», т. е. к успешным деловым людям, в конечном счете тормозит экономическое развитие страны. В последнее время появилось мнение, что общинность, коллективизм вообще не свойственны русскому человеку, а являются лишь домыслами сторонников особого пути развития России. За последние три века подобные споры велись не раз, особенно обострялись они в поворотные моменты русской истории: в середине XIX в. накануне великих реформ, этой своеобразной «перестройки» XIX в., в начале XX в. накануне революции, в 1920-е гг., перед началом коренного перелома в жизни русской деревни и т. д.

Причины сложившейся ситуации коренятся в особом укладе, которым веками жил русский крестьянин и который не мог не наложить отпечаток на его мировосприятие, а в конечном счете и на особенности русского характера. Речь идет о крестьянской общине, сами крестьяне называли ее «мир», «общество», «обчество». Чтобы разобраться в проблеме, необходимо сначала разобраться с тем, что известно об этом широко и повсеместно распространенном явлении, которое вместе с тем, как и вся крестьянская жизнь, не слишком хорошо изучено и описано в литературе.

По-видимому, на этом сходится большинство исследователей, общинный строй жизни на Руси существовал испокон веков. Исторически общинные объединения могли носить названия «волость», «вотчина». Исследователь истории русского крестьянства И. Д. Беляев в середине XIX в. писал о том, что на Руси крестьянин не мог быть вне общины. Вне общины, по мнению историка, могли быть только или гулящие люди, или кабальные холопы, а крестьянин тем и отличался от них, что был членом общины (Беляев, 2002: 140). Оппоненты этой точки зрения (например, правовед Б. Н. Чичерин (Чичерин, 1856)) считали, что община никогда не имела особого значения в русской истории, а в современном виде была организована законодательно в эпоху Екатерины II. Ограниченный круг источников по данной теме не позволяет окончательно разрешить этот спор, и по сей день появляются работы, опровергающие естественность крестьянской общины. А поскольку проблема русской общины тесно связана с острыми политическими вопросами, можно предвидеть, что споры о ее происхождении, развитии и особенностях так и будут периодически возникать.

Реальностью, однако, является сам факт существования общины. В XIX в. ее уклад, строй и быт были многократно описаны, нет сомнения, что это было явление повсеместно распространенное, естественное для русского крестьянина и во многом уникальное.

Внимание к проблемам русской общины, как это ни странно, привлек немецкий исследователь Август фон Гакстгаузен, он же составил ее первое подробное описание. Иногда его называют первооткрывателем русской общины, что, конечно, является некоторым преувеличением, т. к. вопросы общинной жизни поднимались еще в Екатерининскую эпоху. Однако его значение в привлечении внимания широкой общественности к проблемам русской деревни, безусловно, велико.

Барон Гакстгаузен (1792–1866) приехал в Россию, имея за плечами серьезный опыт изучения прусского крестьянства и крестьянской реформы в Пруссии. Серьезный исследователь, он долго и обстоятельно готовился к поездке, знакомился с русской историей, переписывался с Министерством государственных имуществ, изучал присланные ему материалы. Русское правительство было заинтересовано в этой поездке. Император Николай I лично велел назначить Гакстгаузену пособие в 1500 руб., впрочем особо обращая внимание на то, чтобы это путешествие не выглядело как правительственная мера. Позже русское правительство финансировало и издание трудов немецкого ученого.

Были особые причины подобной благосклонности. России не очень везло с иностранными путешественниками. Незадолго до этого вышла в свет книга французского журналиста А. де Кюстина, которому во время его пребывания в стране также покровительствовало русское правительство. Результат, однако, оказался огорчительным: Кюстин, не стесняясь в выражениях, критиковал русскую действительность, на живом материале наглядно подтвердив излюбленный европейский стереотип о варварстве русских. Зная о позитивном отношении Гакстгаузена к России, император, видимо, наделся на создание альтернативного видения русской жизни и поднятие престижа страны в мире.

Гакстгаузен прибыл в Россию в 1843 г., встретился с императором и отправился в путешествие по российским городам и весям. Благодаря высокому покровительству и научной любознательности он имел возможность заглянуть в те уголки России, куда обычно не заглядывают иностранные путешественники. Результатом стало серьезное обстоятельное исследование, опубликованное на немецком и французском языках, а позже переведенное и на другие европейские языки. В работе Гакстгаузен одним из первых в науке подробно описал русскую общину, которой он дал самую высокую оценку, считая, что Россия уже осуществила «утопические мечты Сен-Симона, причем без атеизма, который питает французскую социалистическую систему» (Haxthausen, 1972: 26). Он ратовал за сохранение и укрепление крестьянской общины, считая, что именно в ней залог будущего благополучия страны.

Надо отметить, что альтернативой книге Кюстина работа Гакстгаузена все-таки не стала. Француз писал легким, журнальным стилем, рассчитывая на массового читателя, более того, писал о том, что хотел прочитать этот самый европейский читатель о далекой варварской России. До сегодняшнего дня книга Кюстина сохраняет свою популярность и регулярно переиздается на Западе. Труд Гакстгаузена — трудночитаемое научное исследование, по-немецки обстоятельное и многословное. Однако в чем-то чаяния русского правительства оправдались: работы Гакстгаузена о России получили широкое распространение в научной среде, сформировали в разных странах целую плеяду ученых, обративших внимание на изучение русской истории. Наконец, он привлек внимание русской общественности к такому важному вопросу, как русская община.

Юридически существование и принципы функционирования общины впервые были закреплены в законодательстве 1861 г. Интересно, что именно с этого момента началось ее разрушение.

Итак, что же такое русская община, как она функционировала. Под общиной подразумевается объединение крестьян, живущих в одном или нескольких соседних селениях и решавших совместно основные вопросы трудовой и повседневной жизни. Сложность заключается в том, что община изначально была объединением естественным, исходившим из целесообразности жизни, причем целесообразности в крестьянском понимании, не всегда доступном остальным. Ее деятельность в значительной степени определялась двумя важнейшими факторами — традицией и здравым смыслом. Отсюда проистекает и неизбежное расхождение в функционировании каждой конкретной общины, в зависимости от региональных условий жизни, ее размеров, состава и т. д.

Единого правила или писаного закона здесь не было и быть не могло. Более того, община была настолько привычной частью жизни крестьянина, что они нередко не могли и объяснить, как действует общинная система, просто жили по определенным правилам, как их деды и прадеды. Показательный эпизод приводит английский путешественник Маккензи Уоллес, путешествовавший по России в 1866 г. На его, казалось бы, простой вопрос: «Что такое «мир»?» — растерявшийся крестьянин совершенно не знал, что ответить. Когда же англичанин попытался объяснить, что он имеет в виду и что хочет узнать, крестьянин «свел брови и почесал затылок». «Это последнее движение, — иронизирует иностранец, — является у русских крестьян главным способом расшевелить мыслительные функции, но в данном случае оно не привело к практическим результатам» (Wallace, 1961: 268). Единственное, чего добился любопытствующий путешественник, — это традиционного русского «Как вам сказать?». Попав же в родную деревню крестьянина, Уоллес сполна удовлетворил свое любопытство, став свидетелем деревенских сходов.

Общинный сход, или сходка, были основным способом решения деревенских проблем. На нее собирались представители от каждого хозяйства, дома, чаще всего это были мужчины, главы семейств. Впрочем, и здесь не было единства, в некоторых местах активное участие в сходках принимали и женщины, иногда число представителей от дома зависело от размеров семьи. Все зависело от местной традиции.

Исполнительная власть была представлена выборными старостой и писцом. Староста собирал сходки, вел собрание, писец записывал особо важные решения. Безусловно, в старосты старались выбрать наиболее уважаемого человека, пользовавшегося доверием общества. Однако функции, возлагаемые на него, были скорее организационные, чем начальствующие. Его в любой момент могли переизбрать, если его деятельность чем-то не устраивала крестьян. После отмены крепостного права, когда должность эта получила юридическое закрепление, старосте приходилось выполнять больше официальных обязанностей, больше зависеть от разного рода начальников, и в старосты нередко шли крайне неохотно. Вообще, всякое вмешательство в естественный ход жизни общины приводило к ее подрыву.

На сходках при обсуждении разного рода вопросов, волнующих крестьян, много спорили, обсуждали, даже ссорились и ругались. Решение принимали чаще всего по обоюдному согласию, реже голосовали. Решение сходки считалось обязательным для всех, и все беспрекословно ему подчинялись. Это удивляло сторонних наблюдателей: до хрипоты спорили, высказывали разные точки зрения, не соглашались, но как только решение принималось, все успокаивались, как будто оно было единым.

Писатель-народник Н. Н. Златовратский в своем рассказе о деревенских буднях приводит интересный эпизод. В разгар напряженной страды, когда силы всех были уже на исходе, было принято решение объявить выходной по случаю небольшого церковного праздника, устроить себе передышку. Один зажиточный старовер возмутился этим решением и заявил, что его семья на работу все-таки выйдет. Возмущение тем, что кто-то не хочет исполнять волю общины, было всеобщим. В адрес несогласного раздались немедленные увещевания и даже угрозы.

Крестьяне, как водится, сразу помянули «новые порядки», посетовали о переменах в деревне: «На миру, брат, все ладно должно быть!.. Вот что!.. Экое своевольство появилось! Господи!.. Да это хошь не живи по-людски… Так вот одно остается — огородиться всем от каждого конурами да и жить по-собачьи… Одно остается!.. Конечно, одно! Такой народ повелся… Сладу в мире никакого не стало: ни те Бога не помнят, ни те к миру уважения нет… Все в своевольство пошло, все в особицу…» (Златовратский, 1987). Но это были уже новые веяния, дело происходило в конце 1870-х гг., к тому же скорее исключение, чем правило (кстати, на работу старовер выйти все-таки не решился). Вообще же решение схода было обязательным для всех.

Для того чтобы лучше представить, как проходила сходка и принимались решения, лучше всего обратиться к мнению тех, кто непосредственно наблюдал весь этот процесс. Первое мнение — самих крестьян, как оно было записано в конце XIX в. корреспондентами Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева во Владимирской губернии. «На сходе, перед тем как принять решение, — сообщают информанты бюро, — слушают советов опытных и уважаемых всеми крестьян. Корреспондент приводит в качестве примера обсуждение сходом дела о порубке общественного леса соседними крестьянами, где вместо того, чтобы подумать и спокойно принять решение, крестьяне бестолково шумели. Шум продолжался до тех пор, пока всеми уважаемый старик не вмешался в дело и посоветовал «не судиться на суседском деле», а получить с нарушителей равное количество леса, отдав его на отопление церкви, ибо «это будет хорошее дело». <…> Выпившие допускаются, пьяные в основном удаляются. <…> Ведут себя крестьяне на сходах бурно, бывает все, за исключением, пожалуй, драк» (Быт…, 1993: 45–47).

Второе наблюдение содержится в книге народника Н. Н. Златовратского «Деревенские будни» и относится к 1878 г.: «Сходка была нынче, видимо, полная. Большая толпа колыхалась против моей избы. Тут собралась, кажется, вся деревня: старики, обстоятельные хозяева, молодые сыновья, вернувшиеся с заработков на страдное время, бабы и ребятишки... Прежде всего меня поразила замечательная откровенность непосредственного человека… он тут ни перед кем не стесняется, тут нет и признака дипломатии. Мало того, что он раскроет здесь всю свою душу, он еще расскажет и про вас все, что только когда-либо знал, и не только про вас, но и про вашего отца, деда, прадеда... Здесь все идет начистоту, все становится ребром; если кто-либо, по малодушию или из расчета, вздумает отделаться умолчанием, его безжалостно выведут на чистую воду. Да и малодушных этих, на особенно важных сходах, бывает очень мало. Я видел самых смирных, самых безответных мужиков, которые, в другое время слова не заикнутся сказать против кого-нибудь, — на сходах, в минуты общего возбуждения, совершенно преображались и, веруя пословице: «на людях и смерть красна», набирались такой храбрости, что успевали перещеголять заведомо храбрых мужиков. В минуты своего апогея сход делается просто открытой взаимной исповедью и взаимным разоблачением, проявлением самой широкой гласности. В эти же минуты, когда, по-видимому, частные интересы каждого достигают высшей степени напряжения, в свою очередь, общественные интересы и справедливость достигают высшей степени контроля. Эта замечательная черта общественных сходов непосредственного деревенского человека особенно поражала меня» (Златовратский, 1987: 305).

Круг вопросов, регулируемых общиной, был широк и разнообразен. Первый и самый важный вопрос — земельный. Именно он вызывал в свое время больше всего споров и критических высказываний в адрес общины. Вся земля, обрабатываемая крестьянами, находилась во владении общины. В личном потомственном владении крестьян находились только дворовые участки. Пахотные же земли община делила между крестьянами-общинниками. Причем во главу угла был положен принцип справедливости в том виде, в каком его понимали крестьяне. Все пахотные земли, находившиеся в общем переделе, мир делил на равные участки. Земли у общины могли быть разные — хуже и лучше, рядом с деревней и за рекой. Каждый получал свои полосы в разных местах, так что всем доставался кусок и хорошей, и плохой, и дальней, и ближней земли. С одной стороны, это было по-честному. Каждый имел одинаковые условия и возможности для работы. Это то, что устраивало крестьян. С другой — нередко возникала ситуация, когда каждый хозяин имел узкую полосу земли в самых разных местах и был вынужден тратить много времени просто на переход от одного участка к другому, производительность при этом, естественно, падала. Это то, что не устраивало реформаторов.

Кроме этого, каждая семья получала свой надел в зависимости от ее размера. Принципы в разных общинах были разные (и, как правило, зависели от системы выплаты податей-налогов): в большинстве случаев раздел вели по «душам», т. е. земля полагалась лицам мужского пола, в некоторых случаях — по работникам, т. е. дееспособным членам семьи, где-то — по едокам, т. е. всем членам семьи. Время от времени, обычно каждые 10–20 лет, по мере необходимости производили передел. Необходимость передела была вызвана тем, что состав семьи менялся, а значит, возникала необходимость у кого-то забирать, кому-то давать больше. Для крестьян это было воплощением идеи справедливости, для противников общины — уравниловкой, не позволявшей крепким хозяевам вырваться вперед.

Конечно, подобного рода переделы всегда были болезненны, вызывали много споров и ссор. Иногда при распределении полос приходилось кидать жребий, иногда устраивались настоящие гонки — кто первый добежит, тот и пашет. Однако при всех трудностях и недостатках такой системы, она устраивала крестьянина и работала до тех пор, пока не вошла в противоречие с новым экономическим и политическим развитием России.

Исследователи полагают, что переделы земли — явление позднее, возникшее в связи с введением Петром I подушной подати, выплата которой напрямую зависела от количества имевшейся у семьи земли. Известны случаи, когда крестьяне, например вдова с маленькими детьми, отказывались от полагавшейся им земли в пользу общины, т. к. в этом случае с нее должны были снять и налог. Кто-то видит в этом подтверждение идеи о том, что община — детище целенаправленной государственной политики. Однако подобного рода система, даже если она и явилась следствием действий правительства, скорее, доказывает то, что общинные принципы были очень гибкими и подлаживались под любые сложности, исходя из принятых в крестьянской среде принципов правды и справедливости. К тому же деятельность общины отнюдь не ограничивалась исключительно решением вопросов о переделах земли.

Сообща устанавливали сроки и порядок проведения различных сельскохозяйственных работ. Так, все начинали пахать в один установленный день, который часто был приурочен к какому-нибудь церковному празднику. Исходили при этом из опыта, погодных условий, конкретной ситуации, чаще всего следовали принятой веками традиции. Благодаря этому из поколения в поколение передавался опыт, появлялось чувство коллективной ответственности, принимались взвешенные решения.

Правда, приверженность традиции иногда приводила к абсурдным ситуациям. А. Т. Болотов возмущался тем, что крестьяне «косятся почти в одно время, несмотря, поспела ли трава или еще нет» (Милов, 2001: 32). А земский деятель и писатель В. В. Селиванов отмечал, что крестьяне строго следуют церковному календарю. Так, например, в Зарайском уезде, где он проживал, они всегда сеяли капустную рассаду в Великий четверг, «чтобы мошка не истребила». При этом, огорчался он, «ежели страстная неделя бывает рано, еще на снегу, то разрывают снег, заранее приготовляют гряду и рассаду все-таки сеют» (Селиванов, 1987: 26). Надо предположить, что раз такое делалось, то капустная рассада, несмотря на огорчения писателя, все-таки приживалась.

Необходимость начинать какие-то работы в одно и то же время часто была вызвана практическими причинами. Так, например, существовал запрет на сбор грибов и ягод до определенного срока. Это позволяло ягодам созреть, иначе существовала опасность, что их соберут раньше времени, чтобы опередить соседей.

Еще более наглядно это было заметно во время сенокоса. Покосные луга находились в общем владении и на отрезки не делились. В назначенный день каждый занимал свой участок и косил его. В некоторых деревнях устраивались даже целые гонки на покосные луга: как только наступала назначенная для покоса дата, ночью хозяева торопились обогнать других, чтобы застолбить для себя лучший участок. Крестьяне шутили: «На пожар никто никогда не мчится так быстро и стремительно, как косец в закосный день на вольницу» (Громыко, 1991: 162). Кто был первый, тот и побеждал, в спорных случаях решал жребий. Такие примеры опровергают нередко идеализированные представления об особом коллективистском характере русского народа, община в этом случае как раз и была нужна для того, чтобы навести порядок и поставить на место выскочек.

Важное место в деятельности общины занимало решение разного рода хозяйственных проблем. Они касались, во-первых, проведения совместных работ, а во-вторых, вопросов взаимовыручки и помощи в экстренных случаях. В этих случаях как нельзя лучше раскрывались преимущества общинной жизни. Община всегда оказывала помощь в случае несчастий: погорельцам, семьям ратников во время войн, вдовам и сиротам. Она давала ощущение защиты, уверенности. Помощь оказывалась и из чувства милосердия, соседской выручки, и в каком-то смысле из практических соображений — ты поможешь, тебе помогут (дай Бог, не понадобится). Крестьяне отмечали, что легче организовать помощь погорельцам или осиротевшему семейству, поскольку «чувство сострадания заглушает всякий расчет и лень» (Быт…, 1993: 110). При этом речь идет именно об из ряда вон выходящих ситуациях, если проблемы возникали из года в год, по нерадивости хозяина, помощи в этом случае ждать не приходилось.

Организовывалась и помощь («помочи») в тех случаях, когда одни хозяева не могли справиться с работой, как-то: строительство дома, завершение уборки хлеба, возведение печи. В этих случаях предполагалось, что хозяева хорошо угостят после окончания работы. Причем участвовать должны были непременно все домохозяева, иначе помочи расстраивались (там же: 110). Принцип обязательной, можно сказать насильственной, справедливости в требовании ото всех одинаковой работы действовал и в этом случае.

Однако наиболее ярко общинный быт отражают совместные работы, проводившиеся по очереди во всех домах. Например, во время осенней рубки капусты. Капуста — ценнейший продукт питания крестьянина, зимний источник витаминов, разнообразивший стол во время продолжительных постов, ее запасы были очень важны. Конечно, можно было каждой хозяйке в отдельности за несколько дней справиться с этой работой. Но в деревне часто предпочитали совместные работы, когда все женщины переходили из избы в избу и сообща, за разговорами и песнями, рубили капусту в каждом доме. За день рубили по 5000 кочанов. Вечером угощались, танцевали. Тяжелый, скучный труд становился в этом случае праздником.

Вот как описывает подобного рода «помочь» в своих письмах их деревни А. Н. Энгельгардт. По приглашению его экономки Авдотьи крестьянки помогали в его хозяйстве: «Вечером было весело… на авдотьиной половине, шинковали и рубили капусту. Бабы и девочки пели песни и, наконец, покончивши с капустой, плясать пустились. Всем распоряжалась Авдотья, и даже ее муж, староста Иван, ни во что не вмешивался, потому что капуста — бабье дело. Все вышло очень хорошо: нарубили и нашинковали две огромные кадки, которые и поставили в кухне… Все «огородное» бабы из двух соседних деревень убирали у меня «из чести»; только картофель убирали «за потравы». Работа «из чести», толокой, производится даром, бесплатно; но, разумеется, должно быть угощение, и, конечно, прежде всего водка. Загадав рубить капусту, чистить бураки и пр., Авдотья приглашает, «просит» баб прийти на «помочи». Отказа никогда не бывает: из каждого двора приходит по одной, по две бабы, с раннего утра. Берут водки, пекут пироги, заготовляют обед получше, и если есть из чего, то непременно делают студень — это первое угощение. «Толочане» всегда работают превосходно, особенно бабы, — так, как никогда за поденную плату работать не станут. Каждый старается сделать как можно лучше, отличиться, так сказать. Работа сопровождается смехом, шутками, весельем, песнями. Работают как бы шутя, но, повторяю, превосходно, точно у себя дома. Это даже не называется работать, а «помогать». Баба из зажиточного двора, особенно теперь, осенью, за деньги работать на поденщину не пойдет, а «из чести», «на помощь», «в толоку», придет и будет работать отлично, вполне добросовестно, по-хозяйски, еще лучше, чем баба из бедного двора… Нельзя даже сказать, чтобы именно водка привлекала, потому что приходят и такие бабы, которые водки не пьют; случается даже, что приходят без зову, узнав, что есть какая-нибудь работа» (Энгельгардт, 1987: 96).

Выполняла община и частично судебные функции. Кражи, драки, земельные вопросы, практически все преступления, кроме уголовных (в этом случае требовалось вмешательство властей), разбирались на сходке, и наказание устанавливалось и приводилось в исполнение самими крестьянами. При этом в деревне действовали свои неписаные законы, обусловленные традицией и нередко шедшие в разрез с государственным законодательством. Страшными преступлениями, например, являлись поджог и конокрадство. Конь, в буквальном смысле, был кормилец семьи, без него крестьянская семья не могла справиться с непосильной работой и была обречена на голод. Поджог для деревни, состоявшей сплошь из деревянных домов, мог привести к полному ее уничтожению. Показательно, что во время судебного разбирательства по делу о поджоге отец преступника, услышав приговор о ссылке на каторжные работы на 6 лет, сказал только: «Мало ему, мерзавцу, — без срока надо бы» (Быт…, 1993: 57).

А вот мошенничество, обман, особенно в отношении интересов казны, крестьяне зазорным не считали, отговариваясь фразами типа: «Не обманешь, не продашь», «Казна, ведь, нашими деньгами не разбогатеет: и так она, матушка, богата».

Не любила община и выносить ссор из избы, часто даже в отношении серьезных преступлений предпочитали решать вопрос сами, особенно если, по их мнению, преступник был не так уж и виноват. В этих случаях государственные власти вставали в тупик: сколько ни спрашивай, молчат крестьяне. Корреспонденты бюро князя Тенишева отмечали: «…при расследовании разного рода правонарушений крестьяне охотно отвечают на вопросы и высказывают свои предложения властям только в том случае, если есть уверенность, что преступник — человек чужой и не является членом данного общества». И напротив, «как только народ чует преступника в семье… народ молчит и по возможности уклоняется даже от близости начальства» (там же: 57, 61).

В масштабах такой большой страны, как Россия, с разбросанными деревнями, добираться до которых из уездного города было порой долго и сложно, общинная система судебного разбирательства и наказания была, безусловно, важна. Она поддерживала порядок, пусть даже и основанный часто на собственно крестьянском представлении о законности, создавала определенную стабильность в стране.

Община решала и административные вопросы. Среди них важнейшими были рекрутирование и сбор налогов. Здесь действовал принцип круговой поруки, удобный и крестьянину, и государству, и помещику (если крестьяне были помещичьи). Не каждый крестьянин в отдельности отвечал за выплаты налогов и оправку рекрутов перед начальством, а вся община несла коллективную ответственность. Это сильно упрощало решение проблемы и устраивало всех. Крестьянин чувствовал некоторую социальную защищенность: в случае непредвиденных обстоятельств община была вынуждена покрыть его задолженности (при условии последующего возврата долга). Государство или помещик получал свои подати, не вникая в то, каким образом они были собраны.

В случае с отправкой в солдаты община также брала на себя ответственность, решала, выбирала, входя в обстоятельства каждой семьи. Конечно, люди есть люди, действовали в этом случае и подкупы, и личные симпатии и антипатии, были обиды и несправедливости, однако в целом система работала.

Вопрос, важный для общинников, занимавший много времени на сходах, касался того, кому разрешить жить в деревне, кого можно отпустить. Ни один общинник не мог просто так уйти, например в город, без согласия мира. В этом случае его налоги и различные общинные работы падали на плечи оставшихся. Поэтому вопрос решался обстоятельно, чаще всего уходивший принимал на себя денежные обязательства, т. е. должен был выплачивать общине определенную сумму за свою «свободу».

Также серьезно относились и к приему новых общинников. Например, могли долго спорить о том, разрешить ли вернуться в родное село овдовевшей дочери общинника. Девушка, выйдя замуж, уходила жить в деревню мужа. Иногда, оставшись одна, она могла попросить разрешения ей снова жить в родных местах. Этот вопрос требовал особого обсуждения: вдова, да еще если и с детьми, — это лишняя обуза, а то и лишний надел земли впоследствии, когда вырастут сыновья.

Интересный случай описывает писатель-народник Н. Н. Златовратский. Единственным помощником старика, в доме которого он проживал, был внук. Бездетные сын и невестка жили в основном в городе, на заработках, приезжали только в разгар страды. Внук же был сыном умершей дочери, прибегал из соседней деревни и подолгу жил у одинокого старика. Дед все жаловался, что некому оставить в наследство дом и хозяйство, а на вопрос Златовратского о внуке ответил, что это почти невозможно. Сначала надо, чтобы внука отпустила одна, его собственная, община, а потом еще, чтобы приняла новая, дедовская. Вопросы в общине решались, исходя не из абстрактно гуманных соображений, как это иногда представляют, а скорее из практических, исходивших из интересов крестьян, принадлежащих данному обществу. Именно поэтому подобная система и оказалась столь живучей.

В обязанности мира входило и решение многих семейных вопросов. Община состояла не из отдельных крестьян-общинников, а из крестьянских семейных дворов. От порядка в семьях во многом зависело благополучие и порядок в общине. Семейные дела в этой ситуации становились общественными, и вмешательство в них было для крестьян делом естественным. Дети (взрослые, конечно) могли пожаловаться на родителей, что слишком притесняют и не дают свободы. Престарелые родители могли обратиться к миру, если считали, что их недостаточно обеспечивают в старости. Бывало, что вся семья обращалась к миру с просьбой сменить главу семьи, в том случае, если он пил и пренебрегал своими обязанностями. Конечно, все эти вопросы старались решить в семьях полюбовно, но если согласия не было — вмешивался мир.

Община могла решать такие сугубо личные, даже интимные, дела, как отстаивание девичьей чести. Понапрасну ославленная девушка могла обратиться к миру за справедливостью. И после соответствующего обследования, проведенного деревенскими бабками, ее невинность могла быть подтверждена при всем честном собрании. Девушка после этого не только не подвергалась насмешкам, а даже, скорее, пользовалась уважением за то, что не побоялась бороться за свою честь.

А вот другой случай, описанный бывшим крестьянином. Молодая женщина пожаловалась, что ее деверь пытался ее изнасиловать, он же говорил, что просто шутил с ней. Собрался сход, выслушал обоих, долго судили-рядили и решили дело ко всеобщему удовольствию: «приговорили к водке за беспокойство деревни» (Воспоминания…, 2006: 442).

Наконец, большая часть времени уходила на решение повседневных бытовых вопросов. Сообща выбирали пастуха, нанимали учителя в школу, рыли канавы для осушения полей и лугов, принимали решение о найме рабочих для строительства дорог и мостов и т. д.

Круг решаемых миром вопросов был чрезвычайно широк и многообразен. Представить его весь нет никакой возможности. А ведь были еще и местные, региональные проблемы, и вопросы, зависевшие от конкретной исторической ситуации. Народник Златовратский удивлялся: пока он жил в деревне, сходка собиралась каждый день. Спорили, что-то обсуждали. Он как человек пришлый часто не мог вообще понять, о чем идет речь. Успенский раздраженно писал о мирских сходках: «Самые, на мой взгляд, пустяшные, ничего не стоящие мирские дела… поглощают массу общественного внимания» (Успенский, 1987: 395). А важные, глобальные, с его точки зрения, вопросы оставались нерешенными. Но община жила своими законами, сообразуясь со своими внутренними интересами, пусть и не всегда понятными внешнему наблюдателю.

Общинные отношения охватывали все стороны жизни русского крестьянина. Это отразилось в многочисленных пословицах и поговорках. Вот только некоторые: «Глас народа — глас Божий»; «на миру и смерть красна»; «что мир порядил, то Бог рассудил»; «что миром положено, тому быть так»; «мир заревет, так лесы стонут»; «на мир и суда нет; мир по слюнке плюнет, так море»; «мир никем не судится, одним Богом» (из собрания В. И. Даля).

Община давала уверенность и защиту крестьянину. Жизнь крестьянина всегда была трудна, в этом все те, кто писали о его тяжелой доле, были правы. Неурожай, природная стихия, притязания разнообразного начальства, войны, забиравшие не просто близких людей, но и работников, без которых тяжелый крестьянский труд становился невыносимым, — все это было обычными тяготами русского земледельца испокон веков. Община помогала не просто выживать в непростых условиях крестьянской действительности, но и жить нормальной полноценной жизнью.

Традиционно много всегда писали об угнетении крестьянина. Действительно, он составлял основу, своеобразный фундамент общества. И все остальные: правитель, бояре, чиновники, помещики, позже даже купцы и фабриканты — стояли над ним. Учитывая некоторую склонность русского человека к иерархичности, крестьянину никогда не давали забыть об этом. Община давала ему определенную независимость, помогала сохранить достоинство. Наблюдатели свидетельствовали, что обычно сдержанный и уважительный по отношению к начальству крестьянин, «как только вступает в общество… он делается упрям, настойчив, требователен до приказания, крича во весь голос: «Мир велит, мир велик человек!»» (Быт…, 1993: 47). Самые тихие и застенчивые мужики без боязни выступали на сходах, отстаивая свою точку зрения.

Не случайно А. С. Пушкин в 1834 г., в разгар крепостничества и народного бесправия, написал своеобразный гимн человеческому достоинству крестьянина: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны… В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день...» («Путешествие из Москвы в Петербург»). Как мало вяжется этот яркий образ с привычным стереотипом о забитом и угнетенном крестьянине. А ведь бесправие и произвол действительно существовали. Но была и сила, позволявшая отгородиться от него, создав свой собственный, по-своему независимый мир.

«Миром» крестьяне называли свое сообщество. Слово «мир» в русском языке имеет по крайней мере три важных значения: 1) община, 2) отсутствие войны, 3) Вселенная. Для крестьянина его «мир» включал все это: объединял, защищал, составлял весь окружающий мир.

Безусловно, должны были быть и какие-то жертвы. Нельзя создать подобного рода социальную ячейку, ничем не поступившись. Самым важным здесь оказался отказ от личного в пользу общественного. Нет, конечно, существовала и личная жизнь и интересы, они были дороги и близки крестьянину так же, как и любому другому жителю планеты. Но в том случае, если личное приходило в конфликт с общими интересами, приходилось уступать. Англичанин Маккензи Уоллес писал о том, что личное приносится в жертву общественным интересам до такой степени, которую трудно представить представителям англо-саксонской расы. «И это не ведет ни к каким серьезным последствиям, — удивлялся англичанин. — Крестьяне привыкли работать вместе таким образом, идти на уступки ради общественного благосостояния и открыто, без стеснения, склоняться перед волей своего мира» (Wallace, 1961: 285).

Русский крестьянин сам сделал свой выбор. Община была воплощением его представлений о правде. Она требовала, была строгой, но, по его мнению, справедливой. Важное сравнение приводит А. Н. Энгельгардт, упоминая рядом, в одном предложении государя и общину: «По понятиям мужика, каждый человек думает за себя, о своей личной пользе, каждый человек эгоист, только мир да царь думают обо всех, только мир да царь не эгоисты» (Энгельгардт, 1987: 540). Это те две силы, которые давали крестьянину ощущение защищенности. И в народной поговорке они были связаны: «коли всем миром вздохнут, то и до царя слухи дойдут».

Система общинного самоуправления не могла не повлиять и на уклад жизни русского крестьянина. Жизнь «на миру», под неусыпным оком соседей, в совместном труде и с ощущением коллективной ответственности, не только не отбивала желания общения, но и, наоборот, создавала своеобразный коллектив. Люди общались не только вынужденно, по делу, но и проводили вместе свободное время: «В будние дни свободного времени фактически нет. Когда же оно выдается, то некоторые крестьяне используют его на плетение лаптей, а молодежь гуляет, мужчины ходят в волостное правление за новостями, набиваются битком, много балагурят. В основном свободное время бывает в воскресные и праздничные дни, тогда народ гуляет “под окнами толпами”, при этом толкует о домашнем хозяйстве, ценах на хлеб, базаре, обмениваются новостями. В летнее время ходят на поля смотреть, как растет хлеб, устраивают хороводы, поют песни…» (Быт…, 1993: 83). Приняты также были совместные чтения вслух, иногда устраивавшиеся ежедневно. После чтения обсуждали прочитанное, делились мнениями.

Таким образом, община становилась не просто хозяйственным организмом, направленным на решение определенных экономических и политических задач, но и выполняла важную воспитательную функцию. Мужицкий быт прост и часто груб. Община же в России осуществляла своеобразный нравственный контроль, что было чрезвычайно важно для крестьянской страны такого размера. Она учила уважать друг друга. Вот как описывается ритуал деревенского приветствия: «При встрече крестьяне кланяются друг другу, снимают шапки, называют по имени-отчеству… При встречах мужчины снимают шапки и подают друг другу руки. Женщины кланяются и здороваются» (там же: 92).

Эта церемонность поражала иностранцев. В большинстве случаев не имея возможности изучить русскую деревню, они делали зарисовки городской жизни, которая, в свою очередь, отражала деревенскую традицию. В середине XIX в. один заезжий американец поделился с соотечественниками следующей картиной московской жизни, демонстрировавшей читателю образчик «русской вежливости»: «...пара крепких нищих, неуклюжих, как медведь гризли, встречаются на улице и останавливаются друг перед другом с величайшей и педантичной торжественностью. Нищий номер один медленно, нарочито неторопливо снимает свой покрытый жиром картуз, грациозно размахивая им в воздухе и с выражением изысканного почтения выставляет на всеобщее обозрение пук спутанных волос... Нищий номер два отвечает в столь же изысканной манере, при этом ни один из них не произносит ни слова... Все кажутся рабами этой традиции — от царя до мужика... Не могу себе и представить, как нелепо выглядела бы пара возниц в Сакраменто или Сан-Франциско, встретившаяся в оживленной части города, если бы они стали снимать друг перед другом шапки и грациозным помахиванием изысканным образом приветствовать друг друга. Нет сомнения, что в нашей грубой стране (читай: самой цивилизованной в мире. — Прим. Автора) это бы приняли за розыгрыш» (Browne, 1867: 156, 158).

Еще раз хотелось бы обратить внимание на несколько важных для понимания общинной жизни моментов. Мир был достаточно независим в повседневных делах, а главное — в вопросах ведения хозяйства и обработки земли. Не говоря уже о государстве, но даже и помещики в большинстве своем мирились с независимостью общины и предпочитали не вмешиваться в ее внутренний распорядок. Лишь бы нормально работали, приносили доход, не бунтовали, а необоснованное втыкание булавок и насильное выдавание замуж (что так часто приводили при описаниях взаимоотношений помещиков и крестьян) были развлечениями редких любителей острых ощущений, да и то касались в основном дворни.

Внутренняя жизнь общины строилась на принципах самоуправления, решение основных вопросов носило демократический характер. Безусловно, община была властью, а всякая власть зиждется на принуждении и подчинении. Но этот тип отношений сложился естественным путем и отвечал крестьянским представлениям о правде и справедливости.

Попытки перестроить общину на основании здравого смысла в дворянском, интеллигентском или еще в каком-нибудь понимании терпели крах. В худшем случае нарушали привычный ритм жизни и подрывали устои общины. Как всякое естественно возникшее явление, община могла естественно отмереть тогда, когда в ней перестали нуждаться, когда она стала не защищать и помогать, а мешать крестьянину. Это был единственно безболезненный путь преобразования деревенской жизни. Она действительно в конце концов умерла сама собой, но преждевременно, когда в советское время были уничтожены сами основы ее существования — совместное владение землей и возможность самостоятельно решать основные сельскохозяйственные и социальные вопросы.

Уникальным является длительность русской общины, сохранявшей свое значение вплоть до середины XX в. Уже за сто лет до этого община в Европе считалась анахронизмом и была упразднена в большинстве государств. В России же она пыталась адаптироваться к самым разным условиям: и к вторжению капитализма, и к насаждению социализма в деревне. Можно сказать, что пока в России существовало крестьянство, сохранялись элементы общинной жизни.

Причины подобного рода явлений, как правило, не поддаются логическим объяснениям. Большинство исследователей, стараясь найти некое материалистическое обоснование, ищут его в спасительных суровых географических и природных условиях, а также в необходимости защищаться от волков и различных врагов. Однако континентальный климат и дикие звери не являлись исключительно российской привилегией, хотя, вполне возможно, и сыграли объединяющую роль. Скорее, определяющее значение здесь сыграл характер русского крестьянина, предпочитавшего общественный уклад. Общинная жизнь давала возможность общения со своим кругом людей, совместного принятия трудных и ответственных решений, возможность обсудить и поделиться, а часто и повеселиться всем вместе.

Можно найти и другие особенности характера русского человека, которые делали общину необходимой для нормальной жизни. Это могла быть, например, и нелюбовь к принятию самостоятельных решений, стремление разделить ответственность. Или определенное буйство и неуправляемость русской души, которой необходим контроль и рамки. Или некое отсутствие здравого смысла. Хорошо известно, что крестьяне бездумно вырубали леса. Там, где есть лес, откуда удобнее везти, там и рубили. А о завтрашнем дне никто и не думал. Только власть помещика, если он заботился о своих крестьянах, или общины могла сдержать бесконтрольную вырубку леса.

Не случайно общинные принципы построения отношений были характерны и в других областях русской жизни: ремесленники создавали артели, объединялись вместе рыболовы, охотники, сборщики кедровых шишек в Сибири, общежительный устав был самым типичным для русской монастырской жизни, существовали старообрядческие общины, даже купцы создавали некое подобие объединений на общинных началах. Удивительно, что и интеллигенция, далекая от народных традиций, в поисках путей преобразования общества объединялась в так называемые интеллигентские общины (Фатющенко, 2007). В советский период и в школе, и на заводе, и в конструкторском бюро во главу угла ставилась задача создания коллектива. Получился коллектив — будет работа, нет коллектив — толку ждать нечего. Свойство образовывать мини-общины имманентно присуще русскому человеку.

Определенный интерес представляет мнение иностранцев о русской общине. В целом оценки были весьма благоприятными: «государство в государстве», «республика, управляемая своим законом, традицией и правителем», «патриархальная структура, обладающая властью, которую император не давал и не может забрать», «система, при которой каждый женатый человек имеет участок земли, рождает консервативных и миролюбивых людей» — такой представлялась русская община английским наблюдателям в XIX в. Ее считали своеобразным тестом на национальность: «где она находится, земля — русская и люди — русские». Подрыв общины грозил России уничтожением основ государственной власти: «... если глава семьи не господствует в своем доме, как может староста управлять своей деревней, губернатор — губернией, а царь — своей империей? Все авторитеты держатся и рушатся вместе» (Dixon, 1870: 43, 44, 45, 60).

Раздавались и критические голоса: «До тех пор, пока члены сельской общины сохраняют прокрустово ложе периодического перераспределения земли и лишены возможности индивидуального развития... не может быть и речи о прогрессе, который стал возможен благодаря отмене крепостного права» (Eckardt, 1870: 185). Но общий настрой был в целом положительным, общину считали демократической структурой, уживавшейся внутри тиранической России: «Каждая маленькая русская община является в каком-то смысле независимой республикой» (Geddie, 1882: 200) или даже «деревенские общины представляют собой выборное конституционное управление крайне демократического толка» (Wallace, 1961: 275).

Сравнивая устройство русской деревни с западными поселениями, английский наблюдатель русской жизни отмечал: «В Западной Европе и Соединенных Штатах деревня не что иное, как маленький городок, в котором проживают различные ремесленники, фермеры, торговцы и их родные. Люди, которые могут также свободно уйти, как и пришли. Русская деревня... это собрание хижин, занимаемых людьми одного класса; людьми, которые не имеют права покупать поля, которые они обрабатывают; которые должны богатеть и разоряться вместе; которые сообща владеют своими землями и сообща платят налоги; которые сообща отдают своих детей в солдаты» (Dixon, 1870: 44).

Интересная аналогия напрашивается с американской историей. Америку в XVIII–XIX вв. (между революцией и Гражданской войной) называли страной общин (Бурстин, 1993). Для путешествия по незнакомым и опасным землям, а потом и для их освоения необходимо было держаться вместе. Общины здесь — явление тоже естественное и добровольное. Они были необходимы для защиты от индейцев, преодоления тягот пути, наведения порядка внутри непростого коллектива. Но строились и организовывались они совершенно на иных основах, связанных с особенностями формировавшейся новой американской культуры. Во-первых, огромную роль играл вождь, лидер, обладавший талантом организатора: «От вожака переселенцев требовалось умение сделать общину жизнеспособной, вдохновлять, убеждать, подкупать, а то и угрозами заставлять ее членов выполнять непривычные работы в неизведанных краях перед лицом неисчислимых опасностей». Без него общины распадались.

Во-вторых, обязательно был необходим документ, подписанный всеми членами общины, без него выполнять требований никто бы не стал. Все условия должны были быть предусмотрены и прописаны. Так, группа, отправлявшаяся на запад в 1849 г., составила обязательство, начинавшееся словами: «…подписывая настоящую резолюцию, мы обязуемся друг перед другом подчиняться всем решениям и установлениям, принятым большинством голосов, как законам, принимаемым на период путешествия…» (там же: 79, 88). Та же группа приняла свою особую конституцию и законы. В случае перемены маршрута или еще каких-то причин каждый член группы мог покинуть свое и перейти в другое сообщество. Никаких долгосрочных обязательств здесь не предполагалось.

Как не похоже это на организацию русской общины, не признававшей лидеров, письменных документов, правил и систем, действующую всегда в зависимости от обстоятельств. Все ее члены были исторически связаны друг с другом и с землей, на которой жили и работали. Термин один, а наполнение совсем другое, отсюда и трудности в понимании русской жизни.

В XIX–XX вв. не утихали споры вокруг общины. Что она — зло или благо России? Этот вопрос особенно остро вставал в моменты потрясений и перемен в стране. К сторонникам общины относились славянофилы, считавшие, что она удерживает крестьянина от пролетаризации, защищает от разорения. Они видели в ней некую патриархальную идиллию. К. С. Аксаков писал о том, что «мир есть народ, как одно мыслящее, говорящее и действующее целое» (Пушкарев, 2001: 83). Революционеры, такие как декабристы (П. Г. Каховский называл крестьянские общины «маленькими республиками») и народники, находили в ней зародыш демократических отношений, возможность перехода к новым формам государственного правления. Многие государственные деятели, стоявшие на охранительных позициях, так называемые консерваторы, считали ее благом. Например, обер-прокурор Святейшего синода К. П. Победоносцев полагал, что «одна общинная связь охраняет крестьянское население от обезземеления», а Россию — «от грозящей опасности», т. е. революции (Победоносцев, 1896: 89, 96).

К числу противников общины относились разного рода реформаторы, в том числе и такие государственные деятели, как П. А. Столыпин, видевшие в ней тормоз развития новых отношений, капитализма, препятствие на пути прогресса в области сельского хозяйства, не дававшее ему развиваться нормально и в полную силу. Министр финансов С. Ю. Витте полагал, что «общинное владение есть стадия только известного момента жития народов, с развитием культуры и государственности оно неизбежно должно переходить в индивидуализм — в индивидуальную собственность; если же этот процесс задерживается и, в особенности, искусственно, как это было у нас, то народ и государство хиреет. Теперешняя жизнь народов вся основана на индивидуализме, все народные отправления, его психика основана на индивидуализме» (Витте, 1994: 471).

Не одобряли общины и большевики. По их мнению, она отвлекала крестьянина от участия в революционном движении, привязывая его к земле и давая ему видимость защиты. В трудах В. И. Ленина содержится много критических и резких высказываний в ее адрес: землевладение в России «загоняет крестьян, точно в гетто, в мелкие средневековые союзы фискального, тяглового характера, союзы по владению надельной землей, т. е. общины». Из-за нее «в деревне задерживалось развитие и производительных сил, и общественных отношений, поддерживались традиции косности, забитости и одичалости» (Этнография…, 1987: 372, 373).

Споров и мнений, за и против, было много. Не затихли они и по сей день. Парадокс же заключается в том, что в той или иной степени правы были все. При изучении культурных особенностей различных народов исследователь всегда сталкивается с проблемой двойственности и противоречивости всех явлений. «Что такое хорошо и что такое плохо», смог разграничить только Маяковский в известном стихотворении. В жизни, как правило, все перемешано. А дать оценку — плохо или хорошо — подчас бывает вообще невозможно.

Действительно, община не давала упасть слабым, поддерживала порядок (в масштабах России порой была единственным организующим началом), благотворно влияла на нравственность (мнение мира было важно, все на виду). Действительно, община тормозила проникновение капитализма в деревню, насаждала уравниловку, не давала развернуться сильным и крепким хозяевам. Действительно, община успешно использовала вековой опыт земледелия («Все ученые агрономы практике у нас учатся, а не мы у них», — заявил тамбовский крестьянин Рябов в Первой Государственной думе), но и сдерживала внедрение новых методов ведения сельского хозяйства, упрямо держась традиции, предпочитая делать все по старинке, как отцы и деды учили. Ее достоинства были продолжением ее недостатков.

Другое дело, что в том виде, как она была, со всеми сильными и слабыми сторонами, она устраивала крестьянство и соответствовала его представлениям о жизни. Она могла не нравиться представителям государственной власти, интеллигентам, реформаторам, промышленникам и т. д. Но для крестьянина ее существование обеспечивало хоть какую-то стабильность в бурном мире второй половины XIX — начала XX в.

Своеобразный эксперимент на выживаемость общины, продемонстрировавший ее смысл, назначение и роль в крестьянской жизни и развитии экономики, был проведен в начале XX в. Результаты этого своеобразного эксперимента не были получены полностью. Однако то, что было осуществлено, позволяет сделать интересные выводы.

Речь идет о так называемой столыпинской реформе. П. А. Столыпин (1862–1911), председатель Совета министров, лучше всего выразил свою идею во время выступления в Государственной думе 5 декабря 1908 г. Он делал ставку не на «пьяных и слабых», а на «разумных и сильных». Он заявлял, что «нельзя ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету». А для этого прежде всего надо «избавить его от кабалы отживающего общинного строя» (Сидоровнин, 2002: 275–276).

Таким образом, правительством был взят курс на разрушение общины и одновременно того главного принципа, которым она жила, — общественной справедливости. Реформа (начата в 1906 г., закон принят в 1910 г.) стимулировала выход из общины, не только разрешая, но и поощряя выселение на хутора и отруба. Вышедший из общины хозяин мог теперь самостоятельно принимать все решения, сам определять сроки работ, имел возможность применять любую технику, расширять посевные площади. С другой стороны, недостатком подобного рода независимости являлось отсутствие сложившейся инфраструктуры, помощи соседей, более того, нередко между общинниками и самостоятельными хозяевами («выскочками», по мнению крестьян) разгоралась настоящая вражда. К тому же сделать все это: выселиться, обзавестись техникой, расширить посевные площади, нанять работников для их обработки — могли только зажиточные крестьяне. Община теряла крепких богатых хозяев, обескровливалась, лишалась определенного равновесия хозяйственных сил.

Итоги реформы подвести непросто: цифры крайне противоречивы. В советское время, как правило, писали о ее полном провале, чтобы показать, что мирного пути развития России, через реформы, не было, единственный выход — революция (см.: Ковальченко, 1991). Историки-эмигранты как раз наоборот делали упор на ее успехи, доказывая, что альтернатива революции в стране была (Пушкарев, 2001: 421–422). Отсюда и противоречивость статистических данных. Да и в любом случае этот «эксперимент» завершен не был, его отменил 1917 г. Однако кое-какие выводы сделать все-таки можно.

К 1916 г. около 26% хозяйств выделилось из общин. Примерно половина из выделившихся сразу продала свои участки и уехала в город, т. е. речи о самостоятельно хозяйствовании не шло. Часть, попробовав поработать и пожить самостоятельно, вернулась в общину. В целом к 1917 г. около 10% хозяйств существовало на принципах участкового землепользования. Следовательно, вывод первый: массового исхода из общины, несмотря на крайне благоприятные для этого условия, не состоялось. А значит, неправы были те, кто считал общину искусственным объединением, насильно удерживавшим крестьян в своей власти. Одновременно с этим цифры и факты свидетельствуют о том, что самостоятельные хозяйства были более продуктивны, по некоторым данным, к 1917 г. они поставляли 40% продукции. Напрашивается вывод второй: община действительно сдерживала развитие сельскохозяйственного производства.

Много факторов удерживало крестьян от, может быть даже и необходимых, перемен, насаждавшихся государством. Здесь и приверженность традиции, и определенный консерватизм, присущий крестьянскому сознанию вообще. И особенности русской натуры: одному и богатеть неинтересно, какой смысл в богатстве, если никто не порадуется или не позавидует. Важно было постоянное общение, столь привычное для крестьянской среды, возможность поделиться, обсудить, решить. Важно чувство справедливости, стабильности и защиты, даваемое общиной. Был и более определенный страх — боязнь не справиться с самостоятельным хозяйствованием (навыка-то нет), нередки были прямые угрозы со стороны общинников, случались и поджоги, и потравы, и другое вредительство. Оставаясь в общине, не разбогатеешь, зато и не пропадешь.

Трудно теперь судить, что было бы, если бы процесс продолжался. Может быть, постепенно и привыкли бы крестьяне к новому типу хозяйствования в новых исторических условия, ведь община — явление естественное, зиждущееся на здравом смысле. А может, именно подрыв общины столыпинской реформой привел в конечном счете к революции, ведь от позиции крестьянства во многом зависел ее успех.

Мнение крестьян относительно общины вполне определенно выражено в жалобах и прошениях в государственные органы власти того времени. Большая их часть — лично на имя Столыпина. Конечно, среди них нет тех, кто выиграл от реформы, кто выделился и успешно вел самостоятельное хозяйство, в этом случае и писать было не о чем. Письма были только от крестьян, недовольных разложением общины. Но в них отчетливо звучит своего рода приговор столыпинской реформе. По мнению крестьян, выиграли от нее только богатые, разрушение общины приведет к разорению крестьян, оптимальным для них является традиционный порядок вещей.

Вот только несколько примеров из огромного числа подобного рода посланий (Крестьянские истории, 2001: 23, 25, 27, 28). Прошение министру внутренних дел П. А. Столыпину о разрешении вернуться к общинному землепользованию (1909): «…будьте милосердны за нашу ошибку, в которой мы виноваты, не допустите нас к разорению, предпишите кому следует оставить нас жить по-старому» (подписались — 43 крестьянина).

Телеграмма крестьян П. А. Столыпину с ходатайством о запрещении насильственного разрушения общины и защите их от произвола местных властей (1911): «…эти министерства применяют неблаговидные средства к разъединению общины, развивая в крестьянской среде дотоле бывших ей неизвестными чувства низкой зависти и эгоизма… озлобление среди отдельных членов целого общества и членов одного дома и одной родной семьи». Конец телеграммы: «Просим затем прекратить истязания нас и семейств наших… допустить нас к обработке земли на правах общинного пользования, ибо другого порядка мы не желаем, всякое же промедление и трата времени грозит для нас полным разорением… и голодной смертью» (130 подписей). Резолюция П. А. Столыпина: «Что это такое? Прошу немедленно расследовать».

Жалоба общества П. А. Столыпину (1909): «…в прошлом году за то, что мы на сходе, обсуждая свое положение и свои интересы, всем обществом пришли к заключению, что отрубные участки для нас, крестьян, являются пагубными, разорительными, лишающими нас последнего семейного и домашнего очага, так как с переходом в отруба мы навсегда отрубимся от какой бы то ни было собственности… (за эти разговоры мировой посредник отправил 6 старейшин накануне Пасхи в тюрьму)».

Заявление крестьян (1908): «Почему же господа составители закона не позаботились о тех, у которых закон последний кусок отнимает и передает тому, у которого хлебом полны амбары. …Личную собственность в нашей местности нужно отменить навсегда, а дать крестьянам землю делить самим по местным обычаям, по числу наличных едоков».

В первые годы советской власти общину не трогали. Она признавалась реальной формой крестьянского объединения свободных равноправных пользователей национализированной земли. «Декрет о земле», принятый 26 октября (8 ноября) 1917 г., на следующий же день после революции, предлагал довольно туманное решение земельного вопроса. После провозглашения отмены помещичьей собственности на землю без всякого выкупа, идеи понятной и близкой крестьянину, следовали предложения, в которых роль общины была достаточно велика. Наконец, заключительная фраза Декрета фактически намекала на то, что жизнь в деревне останется такой же, как и раньше: «Землепользование должно быть уравнительным. Формы пользования землей должны быть совершенно свободны, подворная, хуторская, общинная, артельная, как решено будет в отдельных селениях и поселках» (Декреты…, 1957: 19). Учитывая обещания раздачи земли, крестьянству просто не о чем было больше мечтать.

Земельным кодексом 1922 г. община признавалась самоуправляющейся, преимущественно в поземельных делах, организацией с уравнительным землепользованием отдельными хозяйствами и совместным использованием угодий. Государство проявляло большую заботу, всячески поддерживая традиции коллективизма и взаимопомощи, свойственные общине. А потом началась сплошная коллективизация, и община прекратила свое существование, хотя ее традиции в области социальных отношений и быта еще теплились какое-то время.

В конце 1920-х гг. в различных газетах шли дискуссии на тему: «Община — это хорошо или плохо для крестьянина?». Очевидно, что дело шло к концу, и газеты готовили почву к расставанию с общиной. Голоса, правда, разделились, единодушия не было. Но это письма из газетных архивов, информация на страницы газет попадала после тщательного отбора. Вот подлинные голоса крестьян, с сохранением орфографии оригиналов.

За общину:

«В общем общину с ея правами на землю считаю лучшим хозяином и поднимая культурный уровень ея мы добьемся кризиса… к полному социализму всей стране!»

«На сходах во всяком случае разрешаются более справедливо и удовлетворительно нужды граждан чем где-бы то ни было. …сельские сходы это своего рода естественная школа воспитания в публичной обстановке нести ответсвенност…»

«…Община есть верный выход из тяжелого положения… (считает, что разрушение ее выгодно только богатым крестьянам)».

«…Только в общинном землепользовании мы можем выйти из нищеты и темноты».

Против общины:

«…Я вам докажу, что в общине нет не одного самостоятельного человека. В общине все лентяи, в общину записывается тот кто работать не хочет».

«…Ни одна община не когда не может создавать, а толька разрушать».

«1. общена это крепосное право

2. общена рабыня старинных обы-ях

3. общена рабыня мот-гулянок

4. общена рабыня праздников ихулиганства».

«Община не доведот до харошево чтобы хозяйство поднять и соседу указать как можно хозяйство возвисить. Община доводит до нисчеты, до ругания до драки до отравления скота до убивания соседних свиней…»

«Община для крестьянина передовика желающего поставить хозяйство по культурному является тягостной, он здесь тонет в темноте и невежестве, только потому что община все еще держится старого и никак не может подойти к новому…» (Крестьянские истории, 2001: 82, 85, 89, 90, 80, 83, 84, 92).

Общинная жизнь продолжалась в основном в форме привычных сходок. Даже если решение важнейших вопросов и не зависело уже больше от крестьян, они все-таки имели возможность собраться и обсудить свои проблемы.

М. А. Шолохов в своих произведениях глубоко и точно воспроизводит картины жизни уходящей деревни. В «Поднятой целине» казаки-крестьяне обсуждают важнейший для них вопрос: вступать или нет в колхоз, все еще по привычке думая, что их решение что-то значит. Споры и разговоры, как и положено, не смолкали ни днем ни ночью: «Далеко за полночь кончилось собрание. Говорили и за колхоз и против до хрипоты, до помрачения в глазах. Кое-где и даже возле сцены противники сходились и брали один другого за грудки, доказывая свою правоту. На Кондрате Майданникове родный кум его и сосед порвал до пупка рубаху. Дело чуть не дошло до рукопашной. <…> Жизнь в Гремячем Логу стала на дыбы, как норовистый конь перед трудным препятствием. Казаки днем собирались на проулках и в куренях, спорили, толковали о колхозах, высказывали предположения. Собрания созывались в течение четырех дней подряд каждый вечер и продолжались до кочетиного побуднего крику».

А вот иная зарисовка, относящаяся к тому же времени. Ее автор, деревенский паренек, совсем безыскусно передает апатию и растерянность послереволюционной деревни. Крестьяне ежедневно собираются вместе, хотя и обсуждать-то им особо нечего. Просто сказывается привычка держаться рядом в трудную минуту. «Сизый дым, от накуренной махорки, облаками носится по избе. Маленькая “фитюлька” освещает сидящих мужиков, на лавках и просто развалившись на полу. В шапках, рваные и грязные, они пришли сюда провести вечер, поговорить о чем-нибудь.“Ну как-же мужики? Будем платить мирской сбор-то?” — задает вопрос дядя Наум, мой сосед. (Я иногда посещаю такие собрания, чтобы послушать, что говорят мужики, мне 18 лет, и я один мужчина в семье, состоящей из сестры 20 лет и матери 56 лет.) Мужики молчат, да и говорить нечего, потому что этот вопрос задается не в первый раз. И все хорошо знают, что платить необходимо нужно — но нет денег» (там же: 113). Обсудив таким же образом и с тем же результатом еще кое-какие вопросы, крестьяне расходятся по домам, чтобы на следующий день собраться вновь и повторить все то же самое.

Надо отметить, что советское правительство в отношении общины поступило дальновиднее царского. Никто торжественно не объявлял о ее роспуске или уничтожении. Ее признавали и уважали. Просто создали такие условия, так ее трансформировали, что она сама прекратила свое существование. К сожалению, вместе с крестьянством. При создании колхозов речь шла о том, что в их основе много принципов, повторявших общинные. Форма была в чем-то схожей. Но основа — совсем иной, прежде всего в вопросах, касавшихся земли и ведения хозяйства. Земля уже не была «своя», как раньше, а общая, значит, ничья. Крестьяне оказались лишены возможности самостоятельно на основе традиционного опыта решать вопросы хозяйствования, были вынуждены подчиняться экономическому диктату сверху.

Община прекратила свое существование. Однако она оставила богатое наследство, наложив отпечаток на многие стороны русской жизни, проявляясь и в быту, и в характере, и в социальных отношениях.

Первый, самый сложный вопрос — об индивидуализме и коллективизме. Как отмечалось, во всех учебниках по межкультурной коммуникации Россия отнесена к коллективистским странам. Патриотически настроенные круги общественности, как и когда-то, видят в русской общинности и соборности возможный выход из создавшегося, прежде всего духовного и нравственного, кризиса. Картина русского коллективизма, рисуемая ими, нередко настолько идеализирована, что вызывает невольное отторжение. Самое главное, что коллективизм предполагает определенный тип поведения, общения, мировосприятия. Вот здесь-то и начинаются проблемы. Но не с русским характером, а в первую очередь с ярлыками.

Коллективизм, который действительно свойственен русским людям, отнюдь не исключает индивидуализма. Чтобы понять это, лучше всего обратиться опять-таки к крестьянскому миру. Община не коммуна, несмотря на то что на иностранных языках это одно и то же слово. Она предполагала совместное принятие решений, общение, обсуждение, посиделки, праздники, помощь. Иногда, когда это было необходимо, совместный труд. Она «по справедливости» распределяла землю по хозяйским дворам. Но работала каждая семья сама по себе. Сама пахала, сама собирала свой урожай, хороший или плохой, но свой. Платила положенный налог, а остальное оставляла себе. Крестьяне хорошо знали: сколько ты будешь сам работать, столько у тебя будет еды и прибыли.

В этом плане крестьяне были страшные индивидуалисты. Единовременная помощь, да, капусту за компанию порубить тоже весело, но свое — это свое. А. Н. Энгельгардт, много размышлявший о возможности реорганизации деревни без кардинальных потрясений, писал о том, что во время всех работ крестьяне строго следят за тем, чтобы принцип справедливости — сколько наработал, столько и получи — строго соблюдался. Так, крестьяне категорически отказывались косить сообща, в один ряд, так как сено потом делили по числу кос, а косцы были разные — кто-то посильней, кто-то послабей. Убирали же сено сообща и делили по числу косцов. Конечно, могли и помочь докосить ряд слабому или молодому косарю, но это уже по желанию и по настроению.

Народников и участников знаменитого «хождения в народ» больше всего поразил именно крестьянский индивидуализм. Зная об общинном устройстве, они надеялись найти в деревне утопические коммуны, а столкнулись с жестким личным прагматизмом. Г. И. Успенский рассказывает, как он пытался добиться ответа от знакомого крестьянина, почему они не хотят работать вместе. Он приводит характерный диалог:

— Скажите, пожалуйста, неужели нельзя исполнять сообща таких работ, которые не под силу в одиночку?..

— То есть, это сообща работать?

— Да.

Иван Ермолаевич подумал и ответил:

— Нет! Этого не выйдет...

Еще подумал и опять сказал:

— Нет! Куды! Как можно... Тут десять человек не поднимут одного бревна, а один-то я его как перо снесу, ежели мне потребуется... Нет, как можно! Тут один скажет: «Бросай, ребята, пойдем обедать!» А я хочу работать... Теперь как же будешь — он уйдет, а я за него работай! Да нет — невозможно этого! Как можно! У одного один характер, у другого — другой!.. Это все равно, вот ежели б одно письмо для всей деревни писать... (Успенский, 1987: 69).

С точки зрения крестьянской логики все справедливо.

Наконец, особенно ярко проявился (в последний раз, наверное) крестьянский индивидуализм во время образования колхозов. Мужики сразу распознали подвох: их лишают своего, кровного — земли, скота, хозяйства. Герой романа Шолохова рассуждает так, как, наверное, миллионы крестьян по всей России: «Но люди отказались наотруб, никто не вписался. Кто же сам себе лиходей? Должно, и завтра будут сватать. Говорят, нынче на-вечер приехал какой-то рабочий из района и будет всех сгонять в колхоз. Конец приходит нашей жизни. Наживал, пригоршни мозолей да горб нажил, а теперь добро отдай все в обчий котел, и скотину, и хлеб, и птицу, и дом, стало быть? Выходит вроде: жену отдай дяде, а сам иди к..., не иначе. Сами посудите, Александр Анисимович, я в колхоз приведу пару быков (пару-то успел продать Союзмясе), кобылу с жеребенком, весь инвентарь, хлеб, а другой — вшей полон гашник. Сложимся мы с ним и будем барыши делить поровну. Да разве же мне-то не обидно?.. Он, может, всю жизню на пече лежал да об сладком куске думал, а я... да что там гутарить! Во!»

Общинное и коллективное начала отнюдь не исключают индивидуализма. Так же как и нельзя определить, что из них хорошо, что плохо, так и нельзя человека, а тем более целые народы определить одним словом.

Противники идеи общинности русских приводят в основном одни и те же доводы. Так, один из них упоминает следующее: высокие заборы, которыми каждый российский «коллективист» норовит отгородиться от соседа; корпоративные вечеринки, популярные на Западе и не слишком приживающиеся в России; бум дачного строительства сегодня; фразу своего деда, в 16 лет уехавшего из деревни: «Где опчина, там всему кончина»; наконец, наличие в русском крестьянине предпринимательской жилки (Горянин, 2006: 302, 305; Горянин, 2002: 38). Что касается двух последних замечаний исторического плана, то речь уже шла о том, что в крестьянской среде, особенно в начале XX в., отношение к общине было уже неоднозначным (хотя и непонятно, как дед автора успел к 16 годам намучаться с общинной жизнью). О предпринимательской жилке речь пойдет в другой главе, она, безусловно, существовала.

Что касается упомянутых особенностей современной жизни, здесь нет никакого противоречия с коллективизмом и общинными идеалами. Высокий забор необходим именно в коллективистском обществе, где все интересуются жизнью каждого, а каждый — жизнью всех. Конечно, в Англии нет заборов, там сосед, проходя мимо, поздоровается, откомментирует погоду и пойдет своим путем. В России от любопытных глаз, которым есть до всего дело, не спасают никакие заборы.

Корпоративные вечеринки нужны как раз именно в индивидуалистическом обществе, например в США, где люди после работы спешат разойтись по своим углам. А зачем они в России, где сослуживцы после рабочего дня идут вместе в кино или магазин, а потом еще и пару раз созваниваются вечером. Корпоративные вечеринки западного типа призваны познакомить коллег друг с другом и их семьями в неформальной обстановке. В российском коллективе все знают все не только друг про друга, но и про мужей, жен и детей коллег.

Бум дачного строительства имеет множество причин в современной России. Одна из них — тоска по деревенской жизни крестьянских потомков. Кстати, дачное житье предполагает гораздо больше элементов общежития, чем в городских квартирах. Новоиспеченные садоводы помогают друг другу, обмениваются семенами и опытом, угощают плодами со своих огородов, у них общие радости и трудности. Интересная деталь: возводимые вокруг Москвы коттеджные поселки, которые становятся все более популярными у состоятельных москвичей, нередко организуют свой быт на ярко выраженных коллективистских началах. Казалось бы, индивидуальные коттеджи предполагают отгороженность от окружающего мира, побег от городской скученности, однако тяга русского человека к общежитийным законам очень сильна. Вот и организуются массовые гуляния, регулярные собрания жильцов, обсуждающих что-то не слишком значительное, конкурсы на самый большой выращенный кактус, соревнования на самый зеленый участок и т. д.

Итак, коллективизм русских нельзя понимать упрощенно, а тем более идеализировать. Конечно, работа и отдых вместе, дружба, взаимовыручка — все это вещи хорошие. Но именно коллективизм рождает выскочек. Те же индивидуалисты-англичане выстраиваются в хорошо организованные очереди. А в России обойти очередь совершенно нормально, чуть ли не геройство. Стремление проявить себя, выделиться, обратить на себя внимание характерно именно для коллективистских обществ. Коллективная ответственность часто рождает безответственность: например, зачем убираться, может, это сделает кто-то другой?

Одним из интересных результатов общинного сознания русских можно считать и систему связей, ее принято называть «блат». Принцип был очень прост: ты поможешь — тебе помогут. Система эта особенно распространилась в последние десятилетия советского строя, в эпоху дефицита. В то время ничего нельзя было купить, но все можно было достать. Доставали самые разные вещи: билеты в Большой театр, выходные туфли, финский сервелат, хорошую школу, лекарства — все, что только можно представить.

Иногда выстраивались «цепочки»: тебе нужны путевки в санаторий, но нет нужных знакомств. Тогда ты можешь кому-то достать, скажем, хороший кофе, а тот еще кому-то — новый магнитофон, а в результате тебе достанутся путевки. Система сложная, но были виртуозы своего дела. Уже в советское время эту систему ругали и высмеивали в прессе и кино, но, несмотря на это, она была живучей и очень действенной.

Самое интересное, что эта система жива и сегодня, в совершенно иных условиях. Конечно, она не охватывает теперь все сферы жизни, как когда-то. Теперь при наличии денег можно купить многое. Однако не все. Получается абсурдная ситуация, характерная для тех случаев, когда западные принципы смешиваются с российской основой. Например, путевки в хороший санаторий стоят баснословных денег (цены вполне эквивалентные западным), однако достать путевку туда можно по-прежнему только по блату. В роскошные платные (и очень дорогие) больницы пациенты не торопятся, другое дело, если положили туда же и за те же деньги, но по знакомству. Доверия так гораздо больше, шансов выздороветь тоже: где гарантия, что врачей в красивую и платную больницу набрали тоже не «по блату»?

Элементы общинного сознания заметны сегодня в самых разных областях жизни. Так, совершенно нормальным для русских людей является коллективное принятие решений. О том, что это явление достаточно необычно для многих других народов, свидетельствует дневник американского велосипедиста, помещенный им на персональной странице в Интернете. Энтузиаст велосипедного движения, он путешествует по разным странам. Попутчиков обычно находит в Интернете, т. е. для него это люди практически незнакомые. Многое удивляло его в российской жизни, но больше всего — взаимоотношения в коллективе, с которым он ехал по маршруту Москва — Петербург.

Первое, что поразило его: у группы не было лидера, ответственного за принятие решений. Просто все собирались вместе, обсуждали создавшуюся ситуацию, сообща принимали решение и выполняли его. Именно это и сегодня является обычным способом решения важных вопросов. Причем, как и прежде, могут спорить, обсуждать, даже ссориться. Но выход, как правило, находится в любой ситуации, и «против коллектива» никто идти не хочет.

Еще иностранного туриста удивляла стихийность и спонтанность долгого и непростого путешествия. Утром, собираясь в дорогу, никто не знал, где будет остановка. Куда доедем, там и будет, кто его знает, что в пути может случиться, зачем загадывать — так рассуждали его русские товарищи. В начале для него было дико, что заранее ничего не организовано, места для ночевок не определены, переправы не забронированы. Устав к вечеру, останавливались в деревне и спрашивали местных жителей, где лучше всего переночевать. Постепенно стало ясно, что только такая схема работает в России без сбоев: переправу заранее заказать практически невозможно, в некоторых местах ее просто не было, насчет проживания тоже лучше знают местные жители, из Москвы получить информацию о ситуации на местах часто очень трудно. А главное, такая стихийность совершенно устраивала его попутчиков.

Чувство коллективизма заставляет русских свободно вмешиваться в дела знакомых, соседей и просто прохожих на улицах. Иностранцы, живущие в Москве, не перестают в своих воспоминаниях удивляться одной и той же ситуации. Стоило им только в холодную погоду выйти погулять, например с ребенком без шапки, как на них обрушивался град советов и упреков в легкомысленном отношении к собственному ребенку. Советы на улицах от посторонних людей — дело привычное для москвичей. Для англичан, американцев, пишущих об этом, это дикость. Это их ребенок и никто не может указывать им на то, что с ним делать.

Еще не так давно в советское время вмешательство рабочего коллектива в семейную жизнь было широко распространенным явлением. Жена могла обратиться на работу с жалобой на изменившего ей мужа, и коллектив был обязан «отреагировать». Никого это особенно не удивляло, схожими вопросами занималась и община.

Замечательный старый советский фильм «Разные судьбы» (1956) был очень популярен в свое время, в том числе и за смелость подходов к личной жизни героев. Герой влюбляется и женится на недостойной его девушке, героиня заводит роман с пожилым женатым композитором (хорошим, но увлеченным ее молодостью), многое было необычным для своего вполне пуританского времени. Один из эпизодов фильма показывает студенческое собрание (молодые герои — студенты), на котором сокурсники с большим энтузиазмом обсуждают вопрос: как так могло случиться, что их приятель ударил свою жену? Его почти безоговорочно осуждают. Кстати, что характерно, довольно несправедливо. Коллектив не всегда прав, но это реальная сила, с которой надо считаться, — на этой простой идее выросло не одно поколение россиян.

В России по-прежнему очень любят спрашивать и давать советы. Существовал даже анекдот о человеке, который пытался найти помощь, а получал везде только советы: «У нас, мол, страна Советов» (в советское время каламбур звучал понятнее). Это тоже своего рода наследие общинной жизни, прежде чем начать какое-то дело, посоветоваться с соседями, друзьями, родственниками. Сначала все надо обсудить, а потом можно ничего и не делать, такого рода беседы хороши сами по себе.

Сегодня врожденное чувство солидарности русских подчас сводит на нет некоторые западные приемы ведения бизнеса. Яркий пример из прессы: в рамках рекламной компании напитка «Фанта» был объявлен розыгрыш призов, к которому допускались только те, кто собрал пробки от «Фанты» с определенным набором рисунков на внутренней стороне пробки. В Москве, Петербурге и ряде других городов немедленно стихийно сложились своеобразные рынки, где владельцы пробок объединялись в союзы, чтобы сообща попытать счастья в борьбе за желанный приз.

Так же как и когда-то, мнение окружающих все еще много значит для русского человека. «Быть как все» по-прежнему важный принцип. Да, коллективизм рождает выскочек, но в еще большей степени он приводит к желанию не высовываться. Русский этнограф С. В. Максимов (1831–1901) удивлялся старым соломенным крышам на деревенских домах. «Отчего не делаете ее прочнее?» — поинтересовался он. И получил ответ: «Нам супротив соседей идти невозможно, потому — обижаться будут. Станут спрашивать: откуда такую моду взял? Станут говорить, что над ними и над отцами и дедами смеяться выдумал» (Максимов, 1987: 485). И сегодня многие, даже имея возможность, не ремонтируют «фасад», не чинят забор, не красят дом, чтобы не привлекать ненужного внимания, не выделяться.

Привычка к жизни сообща даже коммунальное житье сделала по-своему привлекательным. Жизнь в одной квартире с другими семьями, да еще и самыми разными в социальном плане, не могла быть приятной и простой. Конечно, расселение коммуналок — большая радость для их жителей. Но вот ведь парадокс: до сих пор многие с ностальгией вспоминают тот образ жизни. Прежде всего из-за общения с людьми. Забыты ссоры, дрязги на кухне, очереди по утрам в туалеты, говорят о дружной жизни, о взаимопомощи, о чувстве братства.

Справедливость пусть бедного, но единого для всех быта импонировала советскому человеку, наследнику русской общинной традиции. Выпускник филологического факультета МГУ вспоминает: «Конечно, и в годы войны и после нее меня окружало своеобразное равенство в бедности. Везде в коммуналках заводского поселка Сороковка… одни и те же часы-ходики с гирями, вечные огороды с картошкой, мечта о заурядном велосипеде, о футбольных бутсах… Сейчас, однако, я вижу и счастливую, не разъясненную никем ценность и силу этого быта, вообще всей прелести русской природы, рабочей общины (тогда она называлась… «коллективом», «массой»)» (Филологический факультет…, 2003: 91).

Трудно перевести на иностранный язык и объяснить понятие «в складчину». Русскому человеку оно близко и понятно. В складчину могут приобрести корову, а мясо поделить, или купить мотоцикл и ездить по очереди, или, самое привычное, устроить гулянку. Давно замечено, что в России застолья «в складчину», когда каждый приносит, что может, получаются пышнее и обильнее казенно приготовленных. Ни один ресторан с его корпоративными приемами не в состоянии организовать того разнообразия, которое устраивают люди, стараясь отличиться друг перед другом.

Наконец, совместный труд всегда дарил русскому человеку радость, не отсюда ли выражение «на работу, как на праздник». Не случайно, большинство деревенских жителей, писавших о крестьянском труде, с особым чувством вспоминало время сенокоса. Если косили дальний луг, выезжали на несколько дней, семьями, ставили шалаши где-нибудь у ручья, вечером разводили костры. Работали на виду, надевали лучшую одежду, демонстрировали ловкость и силу, пели песни, шутили, молодежь заигрывала друг с другом. По окончании сенокоса часто устраивали угощение, веселились после удачно сделанного дела.

Бывший крепостной крестьянин Ф. Д. Бобков вспоминал: «Косьба сена, какая это чудная работа. Все работу эту любили, и во время покоса и мужчины и женщины наряжались в лучшие одежды, как в праздники. При восходе солнца, в 4 часа утра, когда трава белеет, как снег, 50 человек крестьян стройно, как по команде, взмахивая острыми косами, двигаются вперед, оставляя за собою, точно гигантскую змею, длинную полосу сена. В 7 часов утра женщины и дети приносят завтрак, и все сбиваются в одну кучу. Завтрак вкусный. Едят блины со сметаной, молоко с налесничками, или пирожками, и яйца… Я до сих пор с удовольствием вспоминаю эту работу. Сколько было веселья, песен, шуток! Сколько любви проглядывало в движениях, в словах, в немых взглядах и улыбках молодых девушек и парней…» (Бобков, 2006: 583).

Советская эпоха дала свой опыт совместного труда. Даже в конце 1980-х гг. в студенческой среде все еще существовали выезды «на картошку», когда студенты отправлялись вместо учебы помогать деревне собирать урожай. Насколько это было производительно для сельского хозяйства, вопрос особый, но для студентов польза была очевидная. После месяца, проведенного в преодолении совместных трудностей, за коллективным трудом, с общими праздниками, студенты возвращались уже другими. Менялся характер отношений, теснее были связи, крепче дружба, интереснее общение. Словом, складывалось то, что так любила советская педагогика — коллектив. Хотя для многих такого рода поездки и были совершенно лишней в учебном процессе общественной необходимостью, позже, по прошествии времени, большинство выпускников забыло интересные лекции, хороших педагогов, полезные занятия, зато сохранило память о совместной работе на «картошке», часто трудной, холодной и голодной, но такой радостной благодаря тому, что все были вместе.

Американский исследователь, считающий себя специалистом по «русской душе», Йейл Ричмонд, в книге, вышедшей в 1992 г., выделил следующие проявления общинного характера в современной жизни (Richmond, 1992). Интересен взгляд со стороны, обращающий внимание на те стороны русской жизни, которые привычны для россиян, но контрастируют с традициями западной культуры:

1. Если американец приглашает русскую девушку на свидание, он должен быть готовым, что она придет с друзьями, «им ведь тоже интересно».

2. В музей Шаляпина, куда он хотел попасть, пускали только группы, а не одиночек. Вообще часто обслуживание групп является приоритетным.

3. Ситуация, с которой столкнулся в США: американец приглашает друзей, русских эмигрантов, пойти в кино, типичный ответ: «Отлично! Сейчас обзвоним других и узнаем, кто еще не видел этот фильм».

4. «Физические» контакты с незнакомцами. Поведение в толпе: русские толкаются, задевают друг друга, протискиваются и т. д. без неприятного чувства. Американцам такого рода «физические» контакты неприятны.

5. В ресторане русский, если он один, свободно присоединится к незнакомым людям, чтобы не обедать одному.

6. Коллективный отдых после работы: походы в театры, экскурсии и пр.

7. Выборы старосты в студенческом коллективе для поддержания связи с администрацией.

8. Вмешательство в частные дела. Советы на улицах.

9. Поздние визиты домой, возможны без приглашений.

10. Если муж изменил, жена может пойти к начальнику и потребовать справедливости.

Многое из того, что было написано всего лишь 15 лет назад, полностью ушло из жизни современной России. Музей Шаляпина закрыли совсем, в ресторане никто ни к кому не подсаживается, а неверных мужей некому призвать к порядку. Вместе с тем многое сохранилось. А общий ход развития страны заставляет предположить, что традиционное поведение и мировосприятие в том или ином виде, к добру или нет, вернется в общество. И дело не только в том, что была такая крестьянская община, от наследия которой до сих пор нельзя избавиться. Вопрос спорный, что первично: община ли определила характер, или особенности характера русского человека способствовали созданию и сохранению ее в том виде, в котором она существовала в России. Скорее всего, и то и другое. Община существовала, потому что отвечала особенностям русского характера, который, в свою очередь, формировался в условиях общинного проживания. 

Список литературы

 

© 2013 Электронная база данных

«Национальные менталитеты: их изучение в контексте глобализации и взаимодействия культур»

Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

2013 Разработка и поддержка сайта

ООО «Интэрсо»