Аванесова Г. А., Черныш А. М. О содержательно-методологических поворотах в изучении самосознания и характера русского народа в современной России

Нынешний этап развития отечественного гуманитарно-философского знания приобретает свои особенности, вытекающие из своеобразия глобальных процессов и внутренних условий, сложившихся в современном российском обществе. Экономические, политические, социокультурные обстоятельства во многом повторяют многие драматические издержки предшествующего столетия (революционного времени, периодов Гражданской и Великой Отечественной войны). В постсоветских условиях произошло заметное падение уровня и качества жизни населения. Российское общество столкнулось с деструкцией социальных и межнациональных отношений, с кризисом семьи, неблагополучной социализацией молодежи (сложности профессиональной ориентации, получение образования и работы, перспективы карьерного роста и т. п.).

Вместе с тем в современной России имеют место новые, не менее серьезные угрозы и кризисные тенденции, нежели те, которые были характерны для прошлого. В данном случае укажем заметные сдвиги, которые происходят в сфере коммуникативно-информационных взаимодействий, культурной активности людей, в состоянии общественного сознания. Политические свободы, информационная революция, с одной стороны, увеличивают возможности разных групп населения обращаться к разным источникам информации, вырабатывать собственные позиции в рамках интерактивных сетей связи. С другой стороны, расширяются способы манипулирования массовым сознанием и психологией, которое осуществляют медиацентры и ведущие политические группы. На первый взгляд, современное информационное пространство — особенно это относится к электронным СМИ — превращается в мозаичный калейдоскоп броских образов, событийной информации с почти безграничным диапазоном оценок. Однако за многообразием материалов и точек зрения проступает не столько свобода слова, сколько вполне контролируемая ситуация - содержание СМИ и интерактивных сетей связи во многом строятся на упрощенных оценках окружающего мира, на сниженных нравственных позициях, конфликтующих с моралью, на стремлении любое событие свести к сенсации, тесно переплести реальные события с вымыслом, с предвзятой оценкой. В итоге широкая аудитория оказывается не в состоянии осмыслить стремительно меняющиеся обстоятельства жизни, различить собственные и чужие (порой враждебные) интересы, ложь и правду, добро и зло; широкими группами населения овладевает духовная дезориентация; у них снижается чувство собственной культурно-национальной и государственной идентичности. В изменившейся ситуации слабую помощь способны оказать те традиционные духовные ориентиры и позиции, которые еще сто лет назад были присущи народному самосознанию, этно-национальному мировосприятию, а также религиозному мировоззрению. Эти ориентиры заметно деформировал советский марксизм, доминировавший в общественном сознании в течение ряда десятилетий.

Ныне, в атмосфере распада культурных основ жизнедеятельности неслучайно возрастает общественный и аналитический интерес к проблематике русского народа, как основной силы, способной интегрировать гражданское общество, сохранить государственный суверенитет и культурную целостность страны. Подобный интерес мотивирован также тем, что в условиях советской модели жизнедеятельности русский народ так и не превратился в адекватный объект теоретического анализа. Этому всегда препятствовали мировоззренческие установки марксизма, приравнивающие русских людей к «неисторическим славянским народам», контрреволюционной силе» и др. Немаловажными оставались также радикальные (и весьма спорные) оценки пришедших к власти большевиков о русских людях, как о «работающих из-под палки», либо как о «ленивых, безынициативных, безвольных паразитах обломовского пошиба», которым были свойственны установки «великорусского шовинизма». Позже такие оценки о русском народе были скорректированы в позитивную сторону. Однако темы «русский народ», «русская нация», «русский характер», «русское самосознание», «русская культура» в научно-теоретическом плане глубоко не прорабатывались. Советские исследователи были насильственно оторваны от традиций изучения самосознания, характера и культуры русских людей, которые относительно благополучно развивались в отечественной гуманитаристике в имперский период и в русском зарубежье первой  половины ХХ в.

Издержки советской науки применительно к тематике русского самосознания и русского характера проявились в том, что в условиях распада СССР и развития суверенной России к ней проявляется пристальное общественное внимание — и чем дальше, тем стремительнее росло это внимание. В наше время объем публикаций по данной проблематике уже с трудом поддаются учету, что позволяет говорить о серьезное осознании роли русских людей в постсоветской России, хотя такое осознание произошло не сразу.

Первоначальные шаги постсоветских исследователей в анализе характерологических черт современного русского человека отчетливо демонстрировали аналитическую неискушенность и торопливость. С одной стороны, начиная исследования русского народа, часть авторов начала 90-х гг. ХХ в. придерживалась мнения, что в результате рыночных преобразований русская традиционная культура вскоре будет «перекодирована», а у основной части русского населения радикально изменятся характерологические качества, сближаясь с качествами западноевропейских народов (Модернизация в России и конфликт ценностей, 1994). Между тем, такой вывод вовсе не вытекал из мировой практики либеральной модернизации. Если говорить о самых разных формах и видов институциональных преобразований в незападных странах, то они далеко не всегда ведут к трансформации столь глубоких феноменов, какими являются этническая культура и сформированные в ее рамках социо-психологические типы. Безусловно, поверхностные психологические черты в меняющихся условиях жизни у людей преобразуются, однако базовые свойства характера этно-национального сообщества сохраняются, оказывая нередко обратное воздействие на сам ход реформирования. Трудно также согласиться с теми отечественными исследователями, которые, подчас верно критикуя слабые методики, наспех созданные для анализа русского самосознания и характера, в то же время стали подвергать сомнению сам феномен национального характера, считая его порождением мифологического околонаучного мышления (Кара-Мурза, 2007: 606–608).

Более широкое изучение русского самосознания и характерологических черт русских людей заставило отечественных исследователей восстановить преемственность с анализом этой темы в имперский период и в зарубежной науке. Так, современные ученые могли убедиться, что мировая наука и отечественная философия дореволюционного периода осуществляли изучение этно-национального характера в широком диапазоне методологических позиций, исходя из представлений психоанализа, интуитивизма, социогеографизма, в рамках христианского понимания народа и др. Среди тех, кто глубоко и серьезно проанализировал эту проблему за рубежом, наши авторы смогли оценить работу В. Шубарта, который сравнивал характер русских людей с собирательными характерологическими особенностями народов Западной Европы. В книге «Европа и душа Востока» он изложил свою позицию, показав, что русские сохранили в себе то, что народы Запада, достигшие успеха в развитии материально-технической культуры, давно утратили — душу. По его убеждению, Россия продолжает сохранять те народные силы, которые Европа разрушила в себе (см.: Шубарт, 1997)

Однако подобная оценочно-смысловая направленность понимания русского характера в работах зарубежных исследователей встречалась довольно редко. В трудах западных авторов характерологический комплекс русских людей зачастую реконструировался как сосредоточение малоубедительных, а то и редких в нашей культуре крайностей (например, представления о «русском мазохизме», поведении «себе во вред») (см.: Ранкур-Лаферьер, 2003). В зарубежных работах русский характер мог объясняться экстравагантными факторами («пелёночная теория» М. Мид и Д. Горера, и др.) или воссоздавался далекий от действительности образ русских людей (например, концепция А. Розенберга о русском характере как «характере раба»). Из подобных работ зарубежных авторов становилось очевидным, что предвзятое, враждебное отношение к русскому народу было способным настолько сузить диапазон понимания самого объекта, что в итоге автор реконструировал не столько русский характер, сколько воспроизводил свои предубеждения о нем.

Намного больше для развития современного анализа русского самосознания и характера дало знакомство с традицией понимания русского народа, заложенная еще славянофилами, отечественной консервативной мыслью второй половины XIX в., а также авторами-эмигрантами русского зарубежья. Несмотря на то, что к рубежу ХХ–ХХI вв. многое в работах указанных авторов устарело с теоретической и методической точки зрения, современные российские исследователи смогли воспользоваться теми глубокими выводами о русском характера, которые сохранили эвристистический потенциал и до сего времени. Так, в современном анализе углубляются идеи предшественников о том, что характер народа является не случайным набором эфемерных черт, а устойчивым комплексом психологии народа, его сознания и поведения, способный прямо или опосредованно воздействовать на масштабные процессы истории, на общественное и культурное развитие. Вместе с тем современных исследователей привлекает в работах предшественников также то, что национальный характер трактовался ими не как неподвижный перечень врожденных свойств, а как сложное переплетение индивидуальных задатков, социально-массовых характерологических черт, устойчивых культурных качеств, с одной стороны, и адаптивных возможностей к трансформациям, доходящих порой до психологического срыва, с другой. Немаловажными для современного анализа являются  выводы о русском характере, которые были сформулированы философами русского зарубежья (Н. А. Бердяев, И. А. Ильин, И. Л. Солоневич, Ф. А. Степун, Н. О. Лосский и др.) как итог наблюдения за поведением русских людей в условиях жизненной катастрофы, масштабных движений и участия людских масс в мировой войне, революциях, в гражданском столкновении и т. п. Тем самым исследователи русского зарубежья подсказали новый содержательный поворот в изучении русского характера, который неодинаково способен себя проявлять в разных исторических и конкретных условиях жизнедеятельности (см.: Черныш, 2011).

Это направление анализа современные ученые смогли углубить и конкретизировать на примере одной драматической тенденции в российском обществе 90-х гг. ХХ в. Социологи, психологи, этнологи обратили внимание на замедленную социально-психологическую реакцию русской части населения на радикальные преобразования, безразличие к новым целям и лозунги того периода (см.: Социальные и культурные динамики, 1998). Эта замедленность поначалу объяснялась консерватизмом русских людей, их ностальгией по реалиям советского образа жизни и ценностям ушедшей эпохи. Но тогда же внимание демографов и медиков привлекла ситуация другого плана: драматическая «сверхсмертность»[i], которая фиксировалась преимущественно в центральных областях европейской части России, где исторически всегда жили в основном русские (см.: Башлачев, 2004; Гундаров, 1995, 2001). Сегодня мы можем констатировать, что полярности такого рода в поведении и реактивном состоянии русских людей исследователи могли наблюдать впервые с начала научного анализа их национального характера. Такого высокого уровня смертности среди гражданского населения не было в условиях голода, гражданской и Великой Отечественной войны. Подобная коллизия, безусловно, требовала понимания и концептуальной интерпретации; но она безусловно, подтверждала выводы аналитиков русского зарубежья о неожиданных проявлениях русского характера в экстремальных условиях, что позволяет воссоздать объективные закономерности развития объекта анализа.

В наше время сами подходы к изучению основных характерологических свойств русского человека переосмысляются, обретая широту философского понимания и более прочную теоретическую основу. Ниже представим ряд новых проблемно-содержательных направлений, методологических поворотов в трактовке русского национального характера при развитии его в условиях глобальной нестабильности, кризисных процессов в российском обществе.

Так, признание у русских людей такого качества, как способность объединять другие народы посредством своей культуры, ныне обосновывается не только эмпирическими наблюдениями, но дополняется теорией о локальных цивилизациях (см.: Ерасов, 2002; Панарин, 2002; Традиция и русская цивилизация, 2006). Исходя из этой теории, ряд исследователей анализируют соотношение между этно-национальной и цивилизационной идентичностью русских людей (см.: Когатько, 2010; Козин, 2002) тем самым рассматривая характерологические черты в сопряжении с масштабными механизмами эволюции сначала русской культуры, затем российской культуры, а вслед за этим российской культуры/цивилизации. Выработка народом чувства цивилизационной идентичности является свидетельством его адаптационной активности, его способности лидировать в формировании многомерного полиэтнического сообщества.

Вместе с тем возможности русских интегрировать другие народы, изучаются в контексте современных социально-психологических подходов. Исследователи видят связь этих возможностей с такими качествами русских, как уживчивость, терпение, способность выносить длительное напряжение, и вместе с тем, высокий уровень внутренней свободы, сопряженный с чувством социальной ответственности и жертвенности ради высших целей (Сергеева, 2006: 145).

Устремленность русских людей к высшим духовным ценностями, их готовность защищать отечество, православные ориентации ныне рассматриваются в тесной связи с такими глубинными характеристиками ментальности, как архетипы (см.: Юнг, 2007; Вьюнов, 2005; Мельников, 2006; Русская культура: ценности и архетип, 2000).

Сошлемся на попытку А. С. Панарина вскрыть архетипы традиционного русского мышления, сохраняющие свою актуальность в поведении русских людей в меняющихся исторических обстоятельствах, включая наше время. В исследовании этого автора речь идет об архетипах, связанных с наделением космоса и природы живой душой, с пониманием богоматери как носительницы женского милосердного начала и православной взаимопомощи, с качествами русских людей смиренно и терпеливо переносить жизненные трудности, с их готовностью оказывать бескорыстную помощь окружающим (Панарин, 2002). Указанные предельно устойчивые образы, вытесненные в общественное бессознательное народа, по мысли Панарина, лежат в основе более рационализированных его качеств, которые принимают в исторической практике разные формы, восходящие к единым архетипическим началам: отвага и мужество на войне, уважение к государственному порядку и рангу, способность стоически переживать периоды политического и экономического неблагополучия и др. Усматривая данные качества у современных русских людей, автор признает, что и советские порядки, и российские преобразования постсоветского периода испытывали эти качества на прочность. В этом, по убеждению автора, заключается конфликт между западной цивилизацией, подчиняющей все народы универсальным условиям культурного развития, с одной стороны, и сохранением возможностей для не-западных народов вырабатывать собственную модель своего культурного обновления, с другой (Панарин, 2002).

Вместе с тем некоторые качества русских людей трактуются разными авторами не одинаково: одни исследователи признают их значимость, а другие — отрицают. Так, А. И. Солженицын говорит о «губительно малой» способности русских к самоорганизации и консолидированному поведению (Солженицын, 2003), в то время как другие авторы, вслед за И. Л. Солоневичем, настаивают на том, что без умения самоорганизовываться русские люди не построили бы мощное государство, не смогли бы осваивать мало приспособленные для жизни огромные евразийские пространства (Соловей, 2008). Прибавим, что в пользу оценки Солоневича свидетельствует трудовая самоорганизация в рамках крестьянской общины, артелей и кооперативов имперского периода, строительных отрядов советского времени. Однако и позиция Солженицына подтверждается запредельным уровнем пассивности русского человека в условиях «неправильного постсоветского капитализма». По-видимому, необходимо более длительный временной период и иные условия жизни, чтобы русская самоорганизация в сфере хозяйственно-трудовых отношений вновь проявила свою жизнеспособность.

Мы склонны видеть в несовпадении оценок способностей русского человека и слабостей его характера общетеоретические издержки в познании этой проблемы, в частности узкую ее фокусировку. Представляется, что более адекватным средством в этом случае мог бы стать более масштабный полидисциплинарный анализ, который учитывал бы исторические особенности жизни людей в трудных, порой экстремальных условиях. В этом случае речь должна идти не столько о самоорганизации русских в той или иной ситуации, сколько об устойчивых социокультурных механизмах самоорганизации, которые выработаны русским народом совместно с другими народами страны в режиме исторического времени и которые используются ими на протяженных территориях Северной Евразии.

Познавательная ситуация свидетельствует о том, что расширение простого перечня характерологических черт и качеств того или иного этноса уже не удовлетворяет современных исследователей; изучение национального характера давно миновало описательную фазу своего развития. Ныне особую значимость приобретают теоретическое обоснование включения тех или иных свойств в характерологический комплекс русского народа, отработка новых ракурсов их понимания, в частности их группировка по разным основаниям. По последнему пути ныне идет немало исследователей. Так, Н. А. Хренов предлагает собственную модель типологии русского характера, рассматривая при этом три синтетических его типа: пассионарный тип (воин, преобразователь, революционер), мещански-предпринимательский тип (городской обыватель, купец, предприниматель и др.), лиминальный тип (юродивый, сектант и др.), что позволило увидеть неодинаковую распространенность каждого из этих типов на разных этапах русской истории (Хренов, 2007).

Еще более многообразные характерологические типы, проясняющие важные аспекты русского характера, анализирует В.В. Колесов в книге «Русская ментальность в языке и тексте» (Колесов, 2006). Если Н. А. Бердяев противопоставляет друг другу качества русского характера, то, например, Н. А. Хренов пишет о новых типах русского характера, а Колесов объединяет при помощи парной связи целый ряд характерологических типов, распространенных среди русских людей: Святой — Юродивый; Мудрец — Дурак; Мастер — Неумеха-бездельник; Герой — Странник; Царь — Самозванец и др. Он также рассматривает типичные состояния, пограничные ситуации, когда русская ментальность и русский характер (впрочем, как ментальность и характер других народов) проявляются наиболее ярко и отчетливо: труд и досуг; жизнь и смерть; радость и веселье; смирение и гордость; любовь; гнев и ярость и т. п. (Колесов, 2006). Таким образом, теоретический анализ структуры и элементов русского характера позволяет выработать в настоящее время более объемное и многомерное его понимание.

Немалый исследовательский интерес ныне проявляется к анализу других единиц в структуре русского характера, которые скрыты от внешнего наблюдения, мало осознаваемы на обыденном уровне и вместе с тем предельно устойчивы в народной психологии. Эти структурные единицы уже привлекали внимание философов русского зарубежья. И. Л. Солоневич в этом случае сближал подобные качества русских людей с инстинктами, что на том уровне научно-гуманитарной мысли, вероятно, было оправданным; сегодня подобное сближение выглядит упрощением, огрубляя их сущность.

В рамках современного философского анализа скрытые, бессознательные, автоматические качества характера видятся как весьма многообразные; их понимание усложняется, получает более обоснованную теоретическую интерпретацию. Вместе с тем пока не достигнуто окончательной ясности того, чем являются эти скрытые качества, как они могут проявлять себя в характерологическом комплексе народа. Пока ученые разных дисциплинарных областей продолжают их рассматривать на основе собственных подходов и представлений. Так, в теории мифа анализ подобных единиц осуществляется на базе архетипического подхода (который выше был рассмотрен нами на примере анализа А. С. Панариным архетипов); представители структурализма в этом случае говорят о характерологических константах, о ментальных и культурных кодах и т. п. (Гудков, 2007). Философской мысли еще предстоит осмыслить и обобщить многообразные результаты, полученные о бессознательных структурах национального характера в разных науках.

Понимание структуры русского характера ныне расширяется не только за счет вышеназванных единиц (архетипы, ментальные, культурные или психологические коды и др.), но и посредством осознания его связей с такими интегративными образованиями, как духовно-волевой потенциал народа (Алексеев, 2008: 62), его био-социальная, духовная энергия, которые проявляются в многообразных формах на тех или иных фазах исторического развития (Аванесова, 2010; Якунин, 2010: 176).

Вместе с тем признается, что духовно-волевой потенциал и конкретные формы народной энергии приобретают ведущее значение в ситуациях, требующих массового напряжения — войны, революции, экстремальные обстоятельства и др.

Процесс распада СССР оказался для населения столь внезапным и драматическим, что он сформировал у многих русских людей состояние социального стресса, психологической растерянности, духовного вакуума, когда они не смогли проявить свои устойчивые характерологические качества, конструктивно противостоять крушению государственности. Эта ситуация явно свидетельствовала о снижении духовно-волевого потенциала во многих социальных слоях русского народа. Вновь обратимся к изучению феномена «эпидемии сверхсмертности» русских людей, о котором говорилось выше.

В 90-е гг. прошлого столетия И. А. Гундаров глубоко проанализировал этот феномен, для которой были характерны огромные скорости распространения, синхронное действие на масштабных территориях, неспецифические формы воздействия на разные социальные группы, чего не было в войнах и революциях начала ХХ века. Используя точные исследовательские процедуры, он смог убедиться, что причинами подобного феномена не были факторы, связанные с недостаточным питанием людей, с их вредными привычками, неблагополучной экологией и т. п. В этой связи исследователь сосредоточил внимание на витально-психологическом и духовном состоянии русских людей в подобной ситуации. Авторская методика позволила увидеть, что ранняя смертность в наибольшей мере охватывала представителей двух полярных групп. В первую вошли русские люди, которые не приняли новые нормы поведения, духовно чуждые им моральные ориентиры, но которые не могли ничего противопоставить рыночным реалиям жизни, замкнувшись в своем бездействии, растерянности. Представители другой группы, напротив, стали откровенно руководствоваться установками на успех, стремлением обрести богатство любой ценой, демонстрируя крайнюю алчность, агрессию по отношению к окружающим. Типологически и то и другое состояние далеко выходило за пределы исторически сформированных основных качеств русского характера. Поэтому исследователь объединил их под общим названием — состояние «духовно-психологического неблагополучия», хотя одному типу была свойственна крайне низкая степень энергии, а другому — повышенная. По убеждению Гундарова, в этом случае критическим стал сам выход за пределы базовых качеств русского характера, явившийся причиной «эпидемии сверхсмертности» в центральных областях Российской Федерации (Гундаров, 1995, 2001).

Результаты исследования И. А. Гундарова, безусловно, нуждаются в дальнейшей проверке и осмыслении. Но применительно к нашей проблематике, можно видеть, что междисциплинарные исследования подобного типа позволяют судить о воздействии экстремальных условий жизни на соотношение сознательных и бессознательных интенций, а также биологических, социальных, духовных начал в структуре национального характера. Оказывается, что в конкретных социально-экономических, культурных обстоятельствах эти базовые свойства народа могут быть блокированы или проявляться искаженно в силу распространения массовых состояний психологической деструкции, которые, хотя и приобретают ситуативно-временный характер, но оказываются разрушительными по отношению к здоровью и духовно-волевому потенциалу народа.

Современные познавательные методы позволяют в новом ключе рассматривать вопрос о генезисе, исторической эволюции русского характера, а также о тех факторах, которые их обуславливают. Осмысляя факторы, влияющие на развитие русского характера, историк А. Г. Кузьмин признает, что вопрос этот приобретает немалую сложность, ибо имеется слишком «много искомых величин, формирующих характер» (Кузьмин, 2005: 14).  Влияние на народный характер ряда факторов, о которых говорили предшественники, начиная с середины ХIХ века (история, культура, государственность и др.), ныне не вызывают споров. Вместе с тем современная социально-философская мысль проявляет интерес к ряду современных факторов, которые, скорее всего, не остаются нейтральными по отношению к устойчивым чертам национального характера. Речь идет о глобальных процессах, угрозе демографического неблагополучия (хотя корни этой угрозы пока остаются неясными), о деятельности СМИ, о воздействии компьютерных практик и технологий и т. п. (см.: Якунин, 2010).

Вместе с тем проблема воздействия на русский народ и его характер гео-природных условий жизнедеятельности продолжает в нашей науке активно обсуждаться. Так, В. Н. Малышев вновь скрупулезно перечисляет все «за» и «против» данного фактора. Склониться к признанию его значимости в развитии характерологических черт автора вынуждает, во-первых, экологическое неблагополучие современного мира, которое безальтернативно заставляет многие народы преобразовывать среду обитания и тем самым перестраивать свою жизнь, привычки, реакции; во-вторых, те исторические изменения, которые часто происходят под влиянием смены места жительства в языке, а, следовательно, в мышлении народа (Малышев, 2009).

Последняя аргументация, на наш взгляд, особенно примечательна. Автор как бы увязывает в единое целое разные векторы изменений — ментально-языковые и характерологические особенности народа, гео-природные условия его проживания. Эти разные по характеру изменения автор анализирует на примере жизни известных в далеком прошлом народов в контексте масштабных исторических периодов времени. Правда, когда автор переходит к рассмотрению истории русского народа, трансформации его языка, увеличению территории его обитания, он, на наш взгляд, не справляется с оценкой того, что в этой взаимосвязи можно признать наиболее важным («спусковым механизмом»), что идет вслед за этим и что следует считать конечным итогом предшествующих изменений (Малышев, 2009: 130–146).  Но эта задача, действительно остается пока неразрешимой для современного теоретического анализа.

Затронем обращение современной социально-философской мысли к теме русского характера в связи с развитием российской государственности, которая на предшествующих этапах анализа рассматривалась не раз. Как отмечено выше, философы прошлого подчеркивали, что отношения между народом и государственной властью в нашей стране носили взаимодополнительный характер, хотя эти отношения никогда не были бесконфликтными, гармоничными. Однако почти все аналитики прошлого признавали, что русский народ следует рассматривать, в качестве одного из ведущих субъектов строительства российской государственности, который способен участвовать в этом масштабном процессе осознанно и ответственно. Такая позиция ныне получает дальнейшее развитие (см.: Нарочницкая, 2003; Перевезенцев, 2004; Черныш, 2011).

Но сегодня выражается и полярно противоположное понимание отношений между государством и народом. Ее сторонники доказывают наличие глубокой, неизбывной враждебности обеих сторон друг к другу. Так, В. Д. Соловей пишет об империи, хотя затем еще более резко эту мысль он выражает применительно к СССР: «Империя питалась соками русского народа, существуя и развиваясь эксплуатацией русской витальной силы; русские, даже ощущая (не всегда осознавая!) субстанциальную враждебность империи, вынуждены были взаимодействовать и сотрудничать с ней. Устойчивость подобных отношений гарантировалась скорее не рационально, а иррационально — русским этническим архетипом власти, государства» (Соловей, 2008: 107).

Такая оценка связей между русским народом и российской государственностью, на наш взгляд, уязвима в силу своей односторонности, если не сказать ошибочности. Трудно представить русского человека, который оставаясь враждебным русскому (затем российскому, советскому) государству, живет в нем, оставаясь примерным гражданином, идет умирать, защищая его, обживает его новые территории, трудится с полной отдачей — и все это он делает как бы бессознательно, опираясь лишь на свои инстинкты и архетипы власти. Нам представляется более обоснованной вышеупомянутая позиция А. С. Панарина, который выводил бессознательные архетипы из онтологии русского еще догосударственного существования. Онтологические архетипы формировались на базе отношений с природой, через осознание космоса, с опорой на архаические социальные и кровно-родственные отношения. Уважение же к государственной власти возникало у русских на более поздней стадии исторического развития. Оно опиралось на архетипы понимания космического порядка, но приобретало формы стереотипов, которые намного более рационализированы, неустойчивы, подвержены ситуационным трансформациям.

Из такого понимания народных архетипов и стереотипов государственной направленности в национальном сознании русских вытекают, на наш взгляд, серьезные следствия. Представления о важности государства закреплены в русском сознании до тех пор, пока народ чувствует свою с ним единую природу, признает оправданность его политической формы для существования народов страны. Если же эта связь разрушается, то русский народ отворачивается от государства, которое в этом случае не имеет никаких шансов уцелеть. В этой ситуации народ может вступить в борьбу с высшими социальными слоями, подчас, выполняя за них государственно-интегративные функции (например, организация ополчения К. Мининым и Д. Пожарским). Одной из наиболее острых форм подобной борьбы стала гражданская война (1918–1920 гг.), когда русское общество разделилось на две части, ожесточенно уничтожая друг друга[ii]. С учетом нашей истории слова о том, что русские всегда из-под палки сотрудничали с государством, что такая форма отношений между народом и государством устойчива и покоится на бессознательной народной психологии, выглядят крайне неубедительно.

Вместе с тем мы отдаем себе отчет в том, что в отношениях между русским народом и российской государственностью возникает немало познавательных лакун и сложностей. Так, исследователь всегда должен помнить, что национальное самосознание русских в сфере политических отношений, их «государственный инстинкт» (выражение И.Л. Солоневича), весьма специфические инструменты «народно-консолидированного» процесса познания и поведения. Народ не в состоянии реагировать на общественно значимые обстоятельства так же, как реагирует, например, конкретный человек, учреждение или бизнес-структура. В распоряжении народа принципиально иные возможности познания и ответных действий. Так, народная реакция на разнообразные события государственной жизни, как правило, замедленна. Ответ народа на серьезный политический вызов чаще всего бывает отсроченным; к тому же он распадается на несколько типов массовых позиций и многообразных форм гражданского поведения. Во всех этих актах имеются как бессознательные переживания, автоматические действия, так и осмысленные умонастроения, сознательное поведение людей.

Мы исходим их того, что защиту отечества и участие в тяжелых освободительных войнах, русские люди в своем большинстве осуществляли добровольно и вполне осмысленно, ибо после монголо-татарской зависимости они поставили значение своей политической независимости, а также наличие национальной государственности выше многих других благ, а во многих ситуациях даже выше собственной жизни. Только с этих позиций можно адекватно объяснить и до конца понять мотивы поведения русских воинов на фронтах Великой Отечественной войны, а также позитивное отношение гражданской части населения того периода к суровым требованиям тыла в условиях военного времени, которые задавались и контролировались советскими государственными органами.

Укажем еще на один важный аспект в современном анализе взаимодействий русского народа и властной элиты, выступающей от имени государства. В настоящее время многие современные авторы пытаются увязать изучение русского характера с результатами и практикой модернизационных преобразований, осуществляемых высшими органами государственной власти в последние три столетия. В ходе такого анализа, сделанного авторами «Русской доктрины», выявлено, что некоторые реформы, проводимые в последние столетия сверху, мотивировали социальную и хозяйственную активность русских людей — в этом случае общественные преобразования оказывались более эффективными; другие вызывали их негативные оценки, сопротивление — в этом случае реформы, как правило, буксовали, деформируя при этом глубинные черты русских людей (Русская доктрина, 2007).

Придавая подобным связям важное значение, авторы «Русский доктрины» и другие исследователи настаивают на том, что необходимо разрабатывать и осуществлять такие проекты, которые коррелировались бы с конструктивными чертами русского характера, опирались бы на его базовые особенности — способность к самоорганизации, внутреннюю дисциплину, умение работать сообща, устремленность к высшим идеалам и т. п. (см.: Русская доктрина, 2007; Кортунов, 2009). Все это говорит о том, что аналитическая линия, в той или иной форме проработанная исследователями имперского периода и русского зарубежья, продолжена в наше время.

Сегодня интенсивно формируется новое проектно-аналитическое видение того, какими могут и должны быть российские преобразования с учетом характерологических особенностей русских людей. Обратимся к той стороны преобразований, которые связаны с новыми моделями хозяйствования и организации труда. Начиная со второй половины ХIХ века традиционные формы труда, выработанные русской народной культурой (общинный, артельный, кооперативный труд), стали исчезать, вместо них утверждались индустриально-промышленные формы деятельности, чаще всего отчуждавшие работника от процесса труда и его результатов. Как показано в данном исследовании, последние обстоятельства вызывали у философов прошлого тревогу, заставляя их внимательно изучать эту ситуацию.

Советская модель хозяйствования базировалась преимущественно на индустриально-промышленных принципах организации труда, допуская обращение к традиционным формам лишь в качестве вспомогательного преходящего средства (в рамках личных подворий и дачно-огородных наделов). Но, разрешив целый ряд важных для своего времени задач, советская модель хозяйствования оказалась в целом неэффективной и была демонтирована.

В последние два десятилетия в стране предпринимаются усилия с целью создания неолиберальной экономической модели, которая полностью исключала бы обращение к традиционным методам труда и хозяйствования. Однако эти попытки остаются неэффективными, выявляя антисоциальную сущность данной модели, ослабляя отечественную экономику за счет переливания природных ресурсов России в страны с сильной экономикой.

В итоге в российском обществе формируются социальные группы, которые начинают искать выход из создавшегося положения на принципиально иной основе. На низовом уровне хозяйственной практики заявляет о себе стремление опереться на традиционное целеполагание, на общинные формы поселения, труда и жизнедеятельности (Багдасаров, 2007: 63–69; Кортунов, 2009: 379). Подобные формы труда и жизнедеятельности в течение многих веков развивались народом (крестьянством, казачьими общинами, членами трудовых артелей и др.) (см.: Платонов, 2006), как наиболее органические для русского человека. Ныне они возрождаются отдельными коллективами и энтузиастами.

Писатель и философ С. Т. Алексеев высказал свои соображения об использовании таких форм в процессе вторичного обживания пустеющих сибирских и дальневосточных территорий страны (Алексеев, 2008: 228). Здесь он предлагает узаконить общинно-производственные формы поселений. Алексеев считает, что необходимо дать возможность самим общинникам, с одной стороны, отработать и восстановить наиболее целесообразные способы (организационные, технологические, моральные) традиционного хозяйствования, с другой, интегрировать их с современными формами сельскохозяйственного производства (разделение труда, техническая оснащенность, кооперативное движение и др.). Главное, чтобы отечественное производство в суровых природных условиях жизни не подрывалось целями сугубо индустриально-рыночного характера, чтобы работники не были беспомощными перед глобальными производителями-монополистами. Немаловажно и то, чтобы в деятельности коллектива, в сознании каждого представителя общины доминировали морально-трудовые и социально интегративные принципы, присущие русской культуре (честный труд и его справедливая оплата, общинное самоуправление, преобладание моральных форм трудовой мотивации над материальными, соседская взаимопомощь и др.).

Таким образом, последние два десятилетия наша социально-философская мысль активно углубляет понимание характерологических качеств русского человека, вырабатывает оригинальные проблемно-содержательные направления их анализа, использует современные методологические подходы и методы. Все это позволяет рассматривать сегодня феномен русского характера на широкой теоретической основе — в сопряжении с масштабными историческими явлениями, общественной жизнью и духовно-культурными процессами. В настоящее время такие теоретико-философские части и векторы анализа русского характера, как его генезис и структура, моделирование типологических свойств, динамика и др., отвечают в целом современным требованиям разработки научно-теоретических идей. Следует отметить внимание исследователей к использованию совокупных знаний о русском характере в общественной и политической практике, хотя в этом направлении, на наш взгляд, пока делаются только первые шаги теоретико-прикладного характера.  

 

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Аванесова, Г. А. (2010) Религиозно-философское понимание духовных энергий в обществе и структуре личности // Социально-гуманитарные знания. № 1. 

Алексеев, С. Т. (2008) Россия: мы и мир. М.

Багдасаров, Р. В. (2007) О характере русского народа // Русская доктрина (Сергиевский проект). М.

Башлачев, В. А. (2004) Демография: русский прорыв. М.

Вьюнов, В. А. (2005) Русский культурный архетип. М.

Гудков, Д., Ковшова, М. Телесный код русской культуры. М., 2007.

Гундаров, И. А. (1995) Почему умирают в России? М.

Гундаров, И. А. (2001) Демографическая катастрофа в России: причины, механизм, пути преодоления. М.

Ерасов, Б. С. (2002) Цивилизации: универсалии и самобытность. М.

Кара-Мурза, С. Г. (2007) Демонтаж народа. М.

Когатько, Д. Г., Тхакалов, В. Х. (2010) Российская идентичность: культурно-цивили-зационная специфика. СПб.

Козин, Н. Г. (2002) Постижение России. Опыт историософского анализа. М.

Колесов, В. В. (2006) Русская ментальность в языке и тексте. СПб.

Кортунов, С. В. (2009) Национальная идентичность: постижение смысла. М.

Кузьмин, А. Г. (2005) Истоки русского национального характера // Мародеры на дорогах истории. М.

Малышев, В. Н. (2009) Пространство мысли и истоки национального характера. СПб.

Мельников, М. И. (2006) Крестьянская ментальность как архетип русской души. Ставрополь.

Модернизация в России и конфликт ценностей (1994) / Отв. ред. Матвеева С.Я. М.

Нарочницкая, Н. А. (2003) Россия и русские в мировой истории. М.

Панарин, А. С. (2002) Православная цивилизация в глобальном мире. М..

Перевезенцев С. В. (2004) Смысл русской истории. М.

Платонов, О. (2006) Русская экономика без глобализма. М.

Ранкур-Лаферьер, Д. (2003) Россия и русские глазами американского психоаналитика. В поисках национальной идентичности. М.

Русская доктрина (Сергиевский проект) (2007) / Под ред. А. Б. Кобякова и В. В. Аверьянова. М.

Русская культура: ценности и архетип (2000). Сб. ст. под общ. ред. В. А. Сапрыкина. М.

Сергеева, А. В. (2006) Русские: стереотипы поведения, традиции, ментальность. М.

Солженицын А. И. (2009) Россия в обвале. 3-е изд. М.

Соловей, В. Д. (2008) Кровь и почва русской истории. М.

Социальная и культурная динамики. Опыт многонациональной России (1998) М.

Традиция и русская цивилизация (2006) / Володихин Д., Алексеев С., Бенедиктов К. и др. М.

Хренов, Н. А. (2007) Русский Протей. СПб.

Черныш, А. М. (2011) Войти в душу народную. Отечественная мысль XIX-XX веков о русском национальном характере. М.

Шубарт, В. (1997) Европа и душа Востока. М.

Юнг, К. Г. (2007) Структура психики и архетипы. М.

Якунин, В. Ю., Багдасарян, В. Э., Сулакшин, С. С. (2010) Западня: новые технологии борьбы с российской государственностью. М.

© 2013 Электронная база данных

«Национальные менталитеты: их изучение в контексте глобализации и взаимодействия культур»

Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

2013 Разработка и поддержка сайта

ООО «Интэрсо»