http://national-mentalities.ru/mentalities/globalizaciya_multikulturalizm_identichnost/byzov_l_o_formirovanii_sovremennoj_rossijskoj_nacii/

Электронная база данных

Национальные менталитеты:

их изучение в контексте глобализации и взаимодействия культур

Под редакцией проф. А. В. Павловской и канд. полит. наук Г. Ю. Канарша
Сайт создан при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект №13-03-12003в)

Главная/Национальные менталитеты и социальное развитие/Национальный менталитет и проблема этнокультурного взаимодействия/

Бызов Л. Г. О формировании современной российской нации

Каждый исследователь процессов трансформации, происходящих в нашей стране, старается выделить какую-то нить, которую видит главной. Для одних трансформация, это, в первую очередь, переход от авторитарной политической системы к современной демократической. Они констатируют ситуацию срыва, неуспеха демократических реформ. Для других это экономическая модернизация, формирование современной рыночной экономики, допускающей на определенном этапе черты политического авторитаризма. Для третьих — это возвращение к историческим российским ценностям и традициям. Как нам представляется, главным процессом в посткоммунистической России является создание современной российской нации, появление новой национальной субъектности, а сама по себе политическая система имеет второстепенное, привходящее значение. Незавершенность этого процесса сегодня создает стратегическую угрозу нового витка государственного распада, пусть и не в самой близкой перспективе. Именно под таким «углом зрения» автор и рассматривает тот социологический материал, который накоплен в исследовательских проектах ИС РАН, ВЦИОМ и других центров за последние годы. 

1. Противоречия процесса формирования современного национального государства

Несмотря на видимую стабильность, предсказуемость социальной и политической жизни в сегодняшней России, есть все основания предполагать, что мы приближаемся к очередному витку глубоких перемен, поскольку процессы, начавшиеся еще 20–25 лет назад, и продолжившиеся в иной политической «упаковке» в «нулевые» годы, пока так и не привели общество к решению главной исторической задачи — формированию современной российской нации, способной решать собственно цивилизационные задачи, связанные со стратегическим развитием общества. Оно живет, по сути, сегодняшним днем, и «горизонт событий», за которым будущее уже неинтересно, отсчитывается жизнью, в лучшем случае, одного поколения. Аналогично и в отношении прошлого, даже сравнительно недавнего, уже кажущегося современным поколениям неинтересным и неактуальным. Все, включая государственные элиты, решают сегодняшние, чисто практические сиюминутные задачи, долгосрочные цели развития нации, российской цивилизации мало кому интересны. Это верный признак отсутствия полноценной национальной субъектности. За внешней унификацией системы базовых ценностей, наблюдавшейся в последнее десятилетие, так и остались несформированными институциональные механизмы взаимодействия их носителей — социальных субъектов, что продолжает порождать глубокую атомизацию общества, его крайне низкий мобилизационный потенциал и нарастающее отчуждение между обществом и государством. Одновременно меняется и само общество, его ценностные и цивилизационные характеристики, что позволяет предположить о происходящем процессе радикальной смены социокультурного кода общества или даже о предпосылках к формированию новой, «новорусской» нации, по многим параметрам противостоящей традиционной, «старорусской». Процесс этот начался достаточно давно, его корни лежат скорее не в политической плоскости, а в радикальном изменении образа жизни большей части россиян, и он сам во многом стал катализатором тех политических трансформаций, которые происходили в России последние четверть века и более. Так «ценностную революцию», ознаменовавшую переход от общества мобилизационного типа к обществу массового потребления условно датируется серединой 70-х годов.

Этот период остался очень плохо изучен и историками, и социологами, многие из которых попросту не заметили произошедших перемен. Лишь сейчас постепенно приходит понимание того, что «начало нынешней революции индивидуализма было положено еще в позднесоветскую эпоху. Произошло постепенное саморазрушение и советского образа жизни, и советского образа мыслей, произошла реабилитация так называемого буржуазного образа жизни ». Если подобные переходы в обществах западного типа происходят относительно безболезненно, то в России с ее неразвитой институциональной средой, державшейся на эксплутации неформальных механизмов контроля, унаследованных от традиционно-общинного строя, этот переход привел к процессам национального распада. Как результат, глубокий кризис, поразивший национальное русское ядро и поставивший его на грань раскола и гражданского противостояния, характерного для 90-х годов. Еще в ходе исследований того времени была выявлена исключительно важная тенденция, во многом определившая и продолжающая определять эволюцию национального самосознания русских. Речь идет о тесной взаимосвязи этнического национализма великорусского ядра русского суперэтноса и идеологии догоняющей модернизации по западной модели. И то, и другое являются характеристиками ядра той этнокультурной структуры, которая была названа «столичным субэтносом». Фактически, это означает, что энергия строительства национального государства на основе «новорусской» политической нации оказалась в тот период направленной против суперэтнических связей, лежавших исторически в основе империи, как российской, так и советской. Историческая социокультурная природа этого раскола, на наш взгляд, состоит в форсированном и в значительной степени насильственном распаде традиционного общества. В результате, в процессе распада традиционное общество не смогло породить органичных модернизационных субъектов, способных выполнить историческую задачу органической модернизации страны. Сформировавшийся в позднесоветский период «средний класс» из числа представителей «новой» культурной и научно-технической элиты оказался оторван от исторической идентичности и в целом стал основной движущей силы «революции» 80–90-х годов, утвердивший для страны путь догоняющей модернизации. Так на первых этапах либеральных реформ, когда они еще имели массовую социальную базу в лице, в первую очередь, городской научно-технической интеллигенции, связывавшей с ней свои ожидания, направленные на формирование новых механизмов вертикальной мобильности, возник «кризис идентичности», приведший к попыткам перенесения групповых, социально-анклавных архетипов на российское общество в целом. В этих условиях терялась или деформировалась социальная модель поведения и индивидов, и социальных групп, происходила своего рода «биологизация» поведения, упрощение мотивации, с одной стороны, а с другой, ее усложнение в связи с частичной переориентацией на посттрадиционные социальные и этнокультурные ценности. Разрушение государства и общества на рубеже 80-х и 90-х годов в значительной степени атомизировало социум, в котором начались процессы медленной, стихийной самоорганизации. Стали формироваться новые, локальные идентичности, произошла массовая архаизация и сознания, и общественных отношений (например, полукриминальная среда — та самая «мафия», фактически образующая собой нижний, самый реальный уровень управления общественными и экономическими процессами). Широкое распространение получили разного рода архаичные «секты» и субкультуры, восполнявшие собой вакуум традиционных общественных институтов. Общегражданская идентичность фактически перестала мотивировать поведение общества, оставаясь лишь парадной ценностью. И до настоящего момента отсутствие «целостной идентичности» в современном массовом сознании отражается в его групповой «анклавности». Не сформировав устойчивых представлений о себе как о целом, общество идентифицирует себя с отдельными его группами.

«Нулевые» годы, связанные с именем В. Путина, это попытка построения национального государства на базе государственной бюрократии и связанной с ней корпоративными интересами олигархии. Можно предположить, что она стала реакцией на неспособность русского национального ядра породить социально-политическую субъектность и начать выстраивать национальную государственность. Не дождавшись импульсов снизу, власть принялась строить национальное государство сверху, взяв за основу новой субъектности государственную бюрократию и крупные государственные корпорации. «Новые» отношения между обществом и властью, характеризовавшиеся в то время высоким уровнем доверия к власти практически всех слоев общества, продолжали удерживаться достаточно длительное время, несмотря на постоянное снижение «градуса ожиданий», проявляющееся разочарование бездействием власти, а также явной пробуксовкой в институциональной сфере, создании адекватных механизмов управления обществом. Сформировалась тенденция, связанная с, как оказалось, временным контрнаступлением идеологии традиционного для России державничества. Десять лет назад можно было предположить, что «общий вектор динамики массового сознания в России будет направлен в сторону национального государства, основанного все же на принципах общегражданской, суперэтнической, а не этнической идентичности, государства, которое могло бы быть охарактеризовано как «нация-корпорация». Однако для достижения результатов на этом пути было необходимо «еще что-то», то, чего так и не смог дать обществу слишком рациональный политический режим — какая-то социальная закваска, которая бы придала движению в сторону национального государства большую определенность ». Как сейчас можно оценить задним числом, по прошествии десятилетия, этим «что-то» могла стать мобилизация т. н. «путинского большинства» для выстраивания государства-нации снизу, но этого не произошло, общество оказалось изолированным от процесса выстраивания государства сверху, а все гражданские инициативы этого «большинства» выхолощены и имитированы. Уже вскоре исследования стали демонстрировать пробуксовку процесса объединения нации вокруг бюрократического класса, укрепленного и взращенного при В. Путине . Модель, ориентированная на укрепление государственной вертикали, строительство национального государства сверху, с опорой на бюрократический класс, казавшаяся перспективной лет еще десять назад, сегодня подвергается ревизии как неспособная связать разнонаправленные интересы различных сегментов общества. Наблюдаются признаки эрозии этой модели, которые в условиях вероятного в недалеком будущем системного кризиса, могут поставить под вопрос жизнеспособность нынешней российской государственности. Как показали их результаты, ставка на бюрократию, на авторитарную модель модернизации — во многом, следствие провала демократических преобразований 90-х годов, неэффективности созданных демократических институтов. Сделанная ставка на бюрократию себя также не оправдала. Наиболее высока неудовлетворенность результатами путинского правления именно в сфере государственного и правового строительства, правоохранительной деятельности и борьбы с коррупцией. Главная задача — поставить бюрократию на службу государству и обществу, стратегическим интересам страны — оставалась далекой от своего решения. Сегодня мы наблюдаем новый виток нарастания напряженности между обществом и государством, представляющемся все более непривлекательным и недееспособным. «Связать» общество, в том числе и его русское ядро, корпоративно-бюрократическими интересами так и не удалось, пропасть между обществом и государством продолжает расширяться, а само общество если и порождает субъектность, то лишь на уровне малых групп, не готовых взять на себя представительство национальных интересов как таковых, а сами эти «национальные интересы» остаются лишь продекларированными властью, но, по сути дела, бесхозными. При этом следует отметить, что часть пути в процессе строительства предпосылок для национальной государственности оказалась за последние 10–12 лет успешно пройденной — сформировалось подобие идейно-политического консенсуса вокруг идеологии сильного государства, скорее социальной или скорее либеральной направленности; изменилась социальная структура за счет подключения к потребительскому поведению массовых средних слоев. 

2. Трансформация базовых элементов национального самосознания

За всеми трудностями процесса формирования дееспособного национального государства угадывается глубокий кризис русского национального самосознания, проявившийся в распаде его исторических форм и в смене этнокультурных доминант. Одним из наиболее существенных проявлений такой смены стал постепенный отказ в массовом сознании от ценности суперэтноса, что во многом парализовало реализацию традиционных цивилизационных проектов. По мнению выдающегося философа А. С. Ахиезера, «адаптация прежних самобытных цивилизационных проектов к изменившимся обстоятельствам наталкивается на труднопреодолимые препятствия. Современный вызов российскому великодержавию — это вызов именно цивилизационный. Незавершенная современность не задает углов зрения для оценки глубины противоборствующих в ней тенденций». Это же отмечал и недавно ушедший из жизни историк и политолог Д. Е. Фурман: «Для России национальное демократическое государство по-прежнему продолжает оставаться принципом развития. Российская Федерация — и не реальная демократия, и не национальное русское государство. Это остаток, «огрызок» российской и советской империи, скрепляемый имитирующей демократию авторитарной властью. И русское самосознание еще не вышло до конца из кокона имперского и советского самосознаний». По сути дела, либеральный мыслитель Дмитрий Фурман солидаризируется в своих оценках с современными русскими идеологами этнонационализма такими как К. Крылов и В. Соловей. В его понимании, имперское мышление противостоит национальному самосознанию, в равной степени как и парадигме правового демократического государства современного типа. Вслед за русскими националистами, он утверждал, что «русское национальное самосознание в Российской империи так и не вырвалось из имперского плена. И компенсацией может быть только осознание того, что потеря миниимперии есть обретение «нормального» национального русского демократического государства. Россия должна быть переосмыслена как национальное русское государство». Мысли Д. Фурмана — это точка зрения последовательного либерала, полагающего, что построение современного либерального государства европейского типа возможно только силами русских националистов, готовых пойти по пути окончательного разрушения того, что все еще остается наследием российской империи. Но проблемы национального самосознания гораздо шире, чем этническая или имперская формы идентичности. Состояние нации определяется ее социокультурным кодом, который можно определить как набор фундаментальных принципов формирования и поддержания устойчивых областей социокультурного пространства, в рамках которых порождаются культурные тексты, социальные связи, формируется историческая память, и через которое происходит осознание места нации в современном мире и в ее исторической проекции. Идентичность включает в себя политическую компоненту, а также идентификацию с политическими и социальными ценностями и нормами — и шире — с неким «цивилизационным проектом», вокруг которого существуют сложившиеся мифы и архетипы; историческую и историко-культурную, как некий частный срез цивилизационной идентичности; этническую идентичность (восприятие и оценки самих себя, других народов и стран, образы «внутреннего» и «внешнего» врага). Как отмечал Ю. Бромлей, «важное место в системе стереотипов-значений занимают представления человека об окружающей нас действительности, себе самом, своих отношениях с этой действительностью и окружающими людьми, т. е. так называемые модели мира». Набор всех подобных характеристик во многом определяет портрет нации, как культурного, а не социально-биологического или этнического феномена. Большинство исследователей современной русской цивилизации придерживаются при этом представлений о неизменности, архаичности матрицы социокультурного кода, определяющей неэффективность модернизационных проектов, связанных с внедрением в России неукорененных в социокультурном коде институтов и ценностей. Особенно широко распространено мнение о том, что главной особенностью русских и, соответственно, основным тормозом модернизационных процессов является низкий уровень индивидуалистического сознания, ответственности, что выработано многовековым опытом общины и православной этикой в целом. Если для историка А. Г. Кузьмина наследие общинности было скорее фундаментальным достоинством русской цивилизации, то для мыслителей либеральной направленности — тормозом на пути прогресса и модернизации. Эту точку зрения часто отстаивает А. Кончаловский: «Для того, чтобы модернизировать русскую ментальность, нужно проанализировать весь комплекс этических проблем, свойственных русской культуре, которая определяет их поведение, этих людей и понять, что там не хватает для того, чтобы возник новый человек, ответственный. Не хватает главного — индивидуальной ответственности». Между тем можно привести не меньше аргументов в пользу того, что современное массовое сознание россиян предельно индивидуализировано и для модернизационного успеха не хватает как раз скорее навыков и институтов коллективизма, утраченных за последние полвека. Столь же часто приходится встречаться с мнением о негативном влиянии на менталитет современных россиян советского прошлого, также способствовавшего разрушению чувства индивидуальной ответственности, феномена «советского человека», безответственного и лукавого, привыкшего к нормам двойной морали. Именно это обстоятельство имеют ввиду авторы доклада Фонда «Стратегия 2020», когда пишут о роли культурного кода в становлении модернизационной институциональной среды . «С 1989 года Юрий Левада и его последователи изучают проблему «человека советского» и приходят к выводу, что на русскую традицию наложилась советская, с ее установками на социальную аморфность, недоверие как условие выживания и многим другим. По его словам, для преодоления стереотипов массового советского сознания понадобятся десятилетия, если не столетия». Между тем, авторы процитированного доклада «Стратегия-2020» совершенно справедливо отмечают то обстоятельство, что модернизации препятствуют совсем не «коллективистские» ценности, а крайне низкая связность общества, его атомизированность. А это означает, что дальнейшая индивидуализация массового сознания будет вести лишь к распаду, а не к росту модернизационного потенциала общества. Аналогично и в отношении процесса рационализации системы ценностей — этот процесс также приводит к снижения уровня связности между индивидом и обществом, между поколениями, так как все формы подобной связи держатся на системе национальной мифологии, поддерживающей общую идентичность не на формальном уровне, а путем апелляции к бессознательным факторам, более эмоционально окрашенным и глубже мотивирующим. Сегодня же «ценности становятся все более рациональными, в них все меньше места для разного рода мифологических конструкций. Происходит замена метафизических ценностей материальными, поскольку повседневный опыт людей расходится с декларируемыми ценностями. Следствием вытеснения метафизических ценностей является прагматизм как философия нового поколения ». Собственно фрагменты традиционного общества сохранились лишь в национальных анклавах на периферии государства, а значительную часть россиян, сохраняющих патерналистские ориентации и частично консервативные на парадном уровне ценности, логичнее называть квазитрадиционалистами. В целом же современные россияне никак не укладываются в представления о традиционном обществе. «Традиционные ценности заключаются в высоком значении веры в жизни респондента; убеждении, что ребенку важнее научиться повиновению и религиозным верованиям, чем независимости и решительности; респонденту свойственно сильное чувство национальной гордости, он склонен к почитанию власти. При этом они хотят стать «ультразападными» людьми с минимальным уровнем общественного коллективизма. Что же касается традиционного общества, то оно — вещь довольно легко определимая, потому что у традиционного общества жизнь происходит по обычаям, где дети стремятся жить так, как жили отцы». Основные ценности, начиная с позднесоветского времени, характеризовались индивидуализмом, ориентациями на общество массового потребления и выражением «мой дом — моя крепость». Из российского коллективного «я» выделилось индивидуальное начало, которое со временем развивалось, воплощаясь в новые потребности и обретая новые символы. Если национальной идеей позднесоветского человека была отдельная квартира, то национальной идеей человека постсоветского стала дача с глухим забором — ментальный символ современных россиян. Неспособность выстраивать горизонтальные связи и формировать на их основе институты управления обществом, тем самым создавая новые традиции, замещающие коллективное бессознательное, привела к тому, что у нас сложился своеобразный тип модернизации, происходящей за счет разрушения социальной ткани. В России модернизация очень быстро проходила в неких социальных коконах. Но в ходе стремительной модернизации внутри отдельных групп социальная ткань общества в целом оказывается ничейной. Так что и гипотеза о «советской ментальности» как главном социокультурном барьере не находит своего подтверждения. То же касается русской архаики и русского традиционализма. 

Если бы было справедливо мнение об интенсивной архаизации русского сознания, можно было бы ожидать реактуализации и соответствующих мифов — устойчивых и глубинных ментальных структур, которые могут более очевидно и зримо, чем ранее, влиять на поведение человека и общества. Как показывают проведенные исследования, российское общество продолжает переживать глубокий онтологический кризис и распад привычной картины мира, что служит одной из главных причин социальной и моральной деградации страны. Как писала Татьяна Соловей по результатам «Томской инициативы» в 2002 г., «сделанные нами выводы нельзя назвать жизнеутверждающими. Вкратце они сводятся к следующему. Ни один из исследованных мифов, за исключением мифа о героях, не носит общенационального характера и обеспечивает лишь групповую интеграцию. Воспроизводится типичная для России ситуация социокультурного и мировоззренческого раскола. Традиционная русская мифология деградирует и размывается, в том числе под натиском либеральных мифов. Тем не менее, их противоборство не завершилось и исход его вряд ли можно назвать предрешенным: форсированное вытеснение русской традиции, как свидетельствует отечественная история, не раз приводило к бунту архаического начала. В современных условиях ни старая, ни новая мифология не в состоянии обеспечить мобилизацию общества для достижения стратегических целей ». Представления о том, что «русские» как этнос, нация, со своим специфическим менталитетом, набором базовых ценностей являют собой неизменную субстанцию, проносимую через века, стала достаточной модной в последние годы, и часто служит для обоснования идеологии «консервативной революции», которая якобы неизбежна — возвращения нации «к самой себе», к своим вековым традициям и архетипам. Философ и политолог Александр Дугин говорит и пишет о «России-2», скрытой за завесой актуальных политических процессов неизменной социально-исторической субстанции, которая определяла и продолжает определять суть русской истории, независимо от политического строя, конкретных властителей и государственных границ. Валерий Соловей говорит о «несостоявшейся революции» русского этноса, все последние века отечественной истории определявшей конфликт между этносом и «антирусским» государством, и которая-таки вот-вот свершится. О грядущей «консервативной революции» пишут Андрей Савельев и Виталий Аверьянов, на архаичные черты русских, идущие из глубины веков и препятствующие процессам модернизации, любят указывать либеральные мыслители, такие как Андрон Кончаловский, а идеологию «Третьего Рима» в современной упаковке, как единственно способную мобилизовать русских на развитие, предлагает один из ведущих идеологов «национальной модели» Виталий Найшуль. Когда историки говорят о незыблемых константах нации, возникает законный вопрос, а что является носителем этой культурной матрицы? Ответ на этот вопрос Лев Гумилев искал в космических волнах, якобы порождающих феномен пассионарности, Валерий Соловей видит в «крови», этническом и расовом генотипе. Мы же убеждены, что носителем матрицы является не кровь, а почва, то есть навыки взаимодействия народа с окружающей средой, которые и формируют его нравственность, эстетику, обычаи, культуру. А это означает, что разрыв с почвой, не может не повлиять самым кардинальным образом на константы национального самосознания. И сегодняшний житель мегаполисов, абсолютно оторванный от своих национальных корней, природы и традиции, не интересующийся ни своими предками, ни историей страны, ни национальной культурой, просто не может быть носителем традиционного этнического сознания, независимо от того, что наши доморощенные «расологи» называют «составом крови». «Голос крови», на котором делают акцент эти исследователи, тоже носит вторичный характер и выступает лишь в качестве своего рода «метки», позволяющей разделить общество на своих и чужих. Не случайно выявляется тесная связь стихийных молодых националистов со спортивными фанатскими группировками. Национализм, свойственный молодым современным радикалам, имеет корни в особенностях социального устройства современной России, «брошенности» молодежи, которая вынуждена «по-волчьи» самоорганизовываться в «стаи» и добиваться своего места в жизни, чем в переживаниях, связанных с историей России, ее религией, культурой, тем, что принято называть «почвой». Поэтому популярность националистической идеологии среди новой генерации россиян не должна вводить в заблуждение — это не консервативная революция, не завершение «несостоявшейся революции» русского этноса, а скорее запрос на формирование новорусской нации, имеющей совершенно иную социальную и идейную основу — это современное городское общество массового потребления, не желающее нести бремени ответственности за судьбу русской цивилизации, за наследие русского суперэтноса, за иные нации и народы, долгое время составлявшие часть этого суперэтноса и российской империи. В то же время проступающие в сегодняшнем русском менталитете вековые архетипы сочетаются с окончательным и бесповоротным разрушением традиционного уклада жизни. Ведь переход от традиционного общества, стержнем которого является земледельческая культура, к современному (индустриальная фаза — лишь кратковременный этап этого процесса) носит необратимый характер. Распад патриархальной семьи носит необратимый характер, кто бы и что бы по этому поводу не говорил. Распад традиционного общества, это страшная травма для наций и народов, одни ее проходят относительно безболезненно, другие в муках и потрясениях. Когда этот процесс не удается сделать плавным (ценности традиционного общества не проходят фазы институционализации в нормы и традиции), возникает то, что Л. Гумилев называет «химерическим состоянием». Появляется краткоживущая, но очень агрессивная квазирелигиозность с претензией на универсализм. И мы прошли через это, и Германия, сегодня в этой фазе находятся многие народы, приверженные исламу (идея всемирного халифата). Что-то подобное мы наблюдаем и в нынешнем Китае, активность которого пугает воображение. Но это не есть консервативная революция, а есть форма агонии традиционного общества. Нация, пройдя через период этой агонии, иногда остается жизнеспособной, а иногда выдыхается в бесплодных поисках «химеры» и становится вялой, апатичной, неспособной генерировать великую культуру. 

И в то же время современная генерация россиян несет в себе отдельные черты и архаики, и традиционного общества, и постреформенного модерна. С одной стороны, мы наблюдаем унифицированный постиндустриальный образ жизни жителя современного мегаполиса, ориентированного, как правило, на массовую культуру потребления, с другой, доживающие свой век островки традиционализма, с третьей — архаизацию общественных отношений, примитивную самоорганизацию общества, во многом воспроизводящую дотрадиционные формы. Это предопределяет неоднозначность взгляда на современные общественно-политические реалии, когда параллельно с процессом модернизации образа жизни идет процесс архаизации политической культуры. Одновременно сформировались достаточно большие группы населения, в той или иной степени адаптировавшиеся к новым условиям жизни, имеющие достаточно высокий по российским меркам материальный достаток и составляющая основу новой современной генерации россиян, своего рода «новорусского субэтноса». Эти молодые группы постепенно укореняются в обществе, активно формируют свой запрос — пока не только и не столько политический (хотя предреволюционная, по оценке многих, осень 2011 г. во многом связаны с приходом к активной жизни именно этого поколения, нетравмированного разрухой 90-х), сколько социальный и культурный. Их устремлениям соответствуют свои культурные, религиозные, эстетические пристрастия, своя система моральных ценностей, система мотиваций, лишь частично пересекающихся с «парадными» пластами сознания, возможно, даже своя мифология. По сути, это новая, социально очень молодая генерация русских, которая формируется на месте сохранявшихся даже в позднесоветские времена традиционных или полутрадиционных структур. На месте сегментов традиционного общества происходит формирование общества современной массовой культуры, глубоко оторванное от своих традиционных исторических корней. Те, кто занимается сравнительными социологическими исследованиями России и стран Европы, говорят, что более индивидуалистического общества, чем в современной России, в Европе просто не существует. Ценности «Святой Руси» присутствуют скорее в качестве «тоски по идеалу», а в жизни мы наблюдаем их противоположность. Это же касается и очень многих иных характеристик современной русской нации. Современные россияне очень бедны «сверхидеями», «подкоркой коллективного бессознательного», выражаясь языком немецкого философа ХХ века Карла Юнга. Они очень прагматичны, сориентированы на скорее практические формы жизненного успеха. Что касается идеи русской духовности, — мы видим, что современная генерация россиян очень сильно дистанцирована от традиционной русской культуры. Эта культура осталась частью наследия прошлого. Наши соотечественники сегодня смотрят на неё примерно так же, как современные греки — на развалины античных Афин. То есть это нечто, что уже ушло, и никоим образом не затрагивает нынешнюю жизнь. Мнимая «традиционность» русских сегодня служит основой сразу для двух, внешне противоположных мифов, но оба не выдерживают критики при внимательном рассмотрении. Так некоторые либеральные исследователи пытаются увидеть в современном плачевном положении жителей России, усилении антидемократических, деспотических черт политической системы последствия дурного русского характера. Возникает контр-мифология о народе, который является источником собственных бед, неким объективным фоном, который сопровождает неудачи любой реформы. Народ объявляется беспробудным пьяницей, варваром, которому недоступны ценности цивилизации, дух предпринимательства, трудолюбие. Отмечается при этом, что «феномен современного западничества отягощен деструктивным комплексом, в основе которого лежит резкое неприятие российской действительности». С другой стороны, представители нашей «патриотической общественности» с самыми, вероятно, лучшими намерениями, призывают нас вернуться к патриархальному образу жизни, земледелию, многодетным семьям, православной духовности и коллективизму, ошибочно полагая, что эти ценности сохранили свою актуальность в стране, почти бесповоротно порвавшей со своими традициями и историей. Такие «русские» мифы как «для русского человека важно не материальное преуспеяние, не карьера, а жизнь по правде и справедливости», «русский человек стремится делать добро не только для себя, а для всего человечества», «русский человек не может не быть честным», «русские честнее других народов» — являются в современной России ценностями лишь традиционалистского сегмента общества, которое стремительно сокращается. Сегодня, когда все это осталось в прошлом, у нас унифицированный образ жизни, который диктуется мегаполисом, остатки традиционного уклада отмирают и находятся на периферии современного развития, русский человек становится все более безликим, его захватывают глобалистические ценности общества массового потребления, массовой попсы, и чем больше он теряет своеобразие, тем больше на уровне компенсации пытается сохранить свою идентичность. Он все больше ощущает углубляющийся кризис идентичности и все больше нуждается в русском мифе, даже абсолютно ортогональном его реальному бытию, как в некой форме, некоем якоре, за который можно зацепиться, и даже пусть в качестве обертки, в качестве фасада сохранить на сегодняшний день свою идентичность. Многое говорится про объединяющую роль православия, способную превратить наше общество в дееспособную нацию. Однако мы видим, что эта идея тоже носит «парадный» характер, несмотря на то, что около 70% россиян называют себя православными. Представляется, что все это, по крайней мере в своей основной массе, не более чем компенсация за недостаточную национальную идентичность. По данным ВЦИОМ (2008 г.), большая часть тех, кто называет себя верующими, в первую очередь, видят в православии возвращение к национальным традициям и истокам. Они видят в этом не потребность общения с Богом, не потребность личной веры и даже не потребность как бы жить в соответствии с христианскими ценностями. Это парадная ценность национальной идентичности, которая действительно очень важна, потому что современное российское сознание испытывает крайний дефицит в таких, каких-то объединяющих началах. Это одна из немногих ценностей, способная объединить, хотя бы на парадном уровне многих, разные разорванные социальные сословия, социальные группы, регионы страны. Но реально, когда церковь начинает вмешиваться в дела общества и претендовать на что-то большее, чем просто парадный символ российский культуры, то это вызывает общественное отторжение. Стремительный рост числа тех, кто называет себя православными за последние 15–20 лет, казалось бы, позволяет говорить о своего рода «православном ренессансе». Действительно, в последние десятилетия советской власти число тех, кто называл себя верующими, не превышало 10–11%. То есть налицо формальный рост религиозности общества в 6–7 раз. Причем, если в советский период основная часть верующих состояла из лиц преклонного возраста, преимущественно женщин, а также преимущественно жителей малых городов и сел, то сегодня, напротив, доля православных по убеждениям и вере граждан в больших городах даже выше, чем в малых городах и селах, а доля верующих в средних возрастных группах (30–50 лет) даже несколько выше, чем в старших. Это означает, что произошло не просто расширение традиционной группы верующих, а к православию в той или иной его форме пришли совершенно новые социальные группы. Для большинства россиян, собственно церковная жизнь, соблюдение всех церковных обрядов, участие в жизни церковной общины не самое главное, это скорее удел меньшинства (около 11%). Как показывают исследования, большая часть людей, называющих себя верующими, в обычной жизни, за пределами Церкви, руководствуются в точности теми же мотивациями, что и неверующие, декларируемая религиозность практически никак не сказывается ни на моральных установках, ни на трудовых и гражданских мотивациях. Религиозное сознание большей части россиян, даже относящих себя к верующим православным, достаточно эклектично. Вера в Бога, зачастую скорее декларируемая, уживается с верой в приметы (по данным ВЦИОМ, 18% в октябре 2007 года), в сверхъестественные силы (15%), в судьбу (35%). Около 8% россиян верят в гороскопы, около 6% — в колдовство, 5% в НЛО, инопланетян. Зато в загробную жизнь («тот свет»), необходимый элемент христианской веры, верят всего только 79%. «Воздаяние за грехи» при жизни, в которое верят 38% — это, соответственно, воздаяние еще в этой жизни, а не посмертный Страшный суд, в который практически никто из нынешних «православных» не верит, и даже навряд ли и слышал о таковом. Нынешнее религиозное сознание обращено явно к «этой» стороне жизни, где вера в Бога и приметы — это скорее способ уберечь себя от прижизненных неприятностей, чем опасения посмертного возмездия. Иконка и православный крестик стали своего рода амулетами. И «Бог», в которого якобы верят 58% опрошенных россиян (парадокс — это на 10–12% меньше, чем доля православных), готовый карать ослушников или вознаграждать праведников еще при жизни — во многом воспроизводит черты древнего божества, а отнюдь не Христа. Если идея всесильного карающего божества еще понятна современному массовому религиозному сознанию, то идея Христа с его заповедью любви к ближнему, кажется слишком сложной и противоречащей повседневному жизненному опыту рядового православного россиянина. Переживаемый россиянами «религиозный ренессанс» — явно неоднозначное явление, имеющее корни не только и не столько в собственно православной традиции, сколько в реанимации гораздо более древнего пласта народных верований и суеверий, успешно переваренных современной массовой культурой. Как и постреволюционная ломка первой половины ХХ века, перемены конца того же века привели к очередному витку архаизации и примитивизации массового религиозного сознания, своего рода «религиозному китчу» (религии для массового пользования, наряду с кока-колой и концертами шоу-звезд). В связи с этим даже некоторые православные философы признают, что религиозный миф перестает быть живым и превращается в иносказание, этнографическую диковинку или даже в примитивный бытовой ритуал, который сам по себе не порождает никаких чувств, сверх тех, которые прихожанин приносит в Церковь. В Церкви уже нет глубокого переживания бессознательного. Этот тип современного массового сознания, причем не только россиян, но и, по-видимому, всего западного мира, может быть с известной мерой условности охарактеризован как кризис монотеизма. Действительно, монотеистическое мировосприятие предполагает признание единой правды, абсолютной истины. Между тем, более 55% опрошенных в ходе исследования 2002 г. («Томская инициатива») согласились с утверждением, что «единой правды вообще не существует, у каждого она своя». Соответственно, и православное мироощущение все больше приобретает функцию национально-исторической идентичности, его «экзотерические» стороны (связанные с обрядами, ритуалами) становятся более актуальными, нежели «эзотерические» (связанные с поиском сокровенного смысла бытия). Как отмечает современный религиовед С. Филатов, «поэтому совершенно не случайно, что на вопрос: «Что такое в Вашем понимании религия?» — люди отвечают: культура, верность национальным традициям, мораль. И лишь один из десяти — «личное спасение», «отношения человека с Богом». Одной из важнейших составляющих этики современного молодого преуспевающего русского является культ жизненного успеха. Поэтому не случайно, что лишь 18% опрошенных россиян были готовы согласиться с тезисом, что «судьба посылает страдания наиболее достойным людям, страдания просветляют и очищают духовно», тогда как более 40% разделяют тезис о том, что «судьба наказывает нас страданиями за грехи, а успехами и достатком вознаграждает за праведную и добродетельную жизнь». Вопреки представлениям о неизменной склонности русских к этатизму, культу государства, как высшей силы, дающей народу смысл жизни, нынешние русские неоконсерваторы относятся к государству достаточно прагматично. По их мнению, «государство существует ради своих граждан. Оно должно быть сильным, чтобы эффективно защищать их интересы» (68%), тогда как с «традиционным взглядом на государство («государство олицетворяет высший смысл деятельности отдельных граждан; жить ради государства, самозабвенно служить ему — нравственный идеал русского человека») готовы согласиться только 9% опрошенных. Приведенные данные убедительно свидетельствуют о том, что в современной России государство перестало быть экзистенциальной ценностью, превратившись в сугубо инструментальную. И в этом нам представляется главный разрыв новорусского этноса с т. н. «русской традицией». По своей социально-культурной составляющей, Россия является сегодня страной индивидуализированной и во многом вестернизированной. «Восток» с его культом «коллектива», подавлением личности, патриархальной семьей, в отличие от «Запада» и культурно, и социально становится все более чужд современному россиянину. Итак, понятно, что русские традиции, память о которых стала сегодня скорее составляющей частью «парадного пласта» сознания массового россиянина, сами по себе не способны консолидировать общество и превратить русских, россиян в нацию. 

3. Феномен нового русского национализма и его перспективы

В соответствии с меняющимся социокультурным кодом, меняются и взгляды той части русских интеллектуалов, которых принято называть проводниками «русской идеи». В этой связи обращают на себя внимание мысли, высказанные А. Н. Севастьяновым на обсуждение монографии В. Соловья и Т. Соловей «Несостоявшаяся революция» в июле 2009 г. «Почему так называемая «русская партия» в ходе революции начала 90-х не только не смогла перехватить власть, «поднять ее с земли», но и «расточилась яко дым», продлив свое существование только в мемуарах ее пожилых активистов? Все дело в том, что, как убедительно показали Соловьи, «русская партия» имела совершенно негодную идейную основу, неприемлемую для наиболее значительной количественно и авторитетной качественно (то есть передовой) фракции интеллигенции. Ибо «русская партия» исповедовала и проповедовала: 1) союз с правящей партией коммунистов, 2) социализм, 3) «деревенскость» (выражавшуюся в творчестве писателей-«деревенщиков», бывших знаменем этой партии). Попытка увязать онтологическую русскость исключительно с деревней и социализмом плюс антиоппозиционность — худшего коктейля для вербовки революционного класса-гегемона 1980-х годов было невозможно придумать. Проиграв вчистую битву за умы передовой интеллигенции, русские националисты формации 1970-х потеряли всю перспективу и надолго испортили восприятие самого русского дискурса в нашем обществе. Беда в том, что «русская партия» совершенно сознательно выбрала себе неверный объект пропаганды и агитации». А. Н. Севастьянов абсолютно прав в том смысле, что «русисты» проиграли битву за умы, так как заняли место в арьергарде начавшихся перемен. Вопрос состоит лишь в том, что остается от «русскости» за вычетом того, что автор относит к социализму и деревенскости, то есть черт национального характера, выработанных общиной, по мнению А. Г. Кузьмина, как раз и сформировавшей основы русского характера и менталитета? Чтобы ответить на этот вопрос, посмотрим более внимательно на ту достаточно радикальную группу общества, состоящую из националистически настроенных русских людей, полностью согласных с тезисом «Россия должна быть государством русских людей», которых по сложившейся традиции социологи относят к числу радикальных русских националистов. За последние семь лет их доля не намного выросла, в целом стабильно оставаясь на уровне 8–12%. Причем, учитывая некоторый «всплеск» радикального русского национализма в период 2001–2004 гг., когда доля радикальных «русистов» доходила до 17% (2004 г.), можно сделать вывод, что в настоящее время ситуация в определенной степени стабилизировалась. Иное дело — нерадикальные формы массового сознания, в наилучшей степени отражаемые лозунгом «Россия — многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав, ибо на них лежит основная ответственность за судьбу страны». Доля сторонников этой идеи выросла с 20% в 1998 году до 31% в 2008 г. и 49% в 2011 г. В равной степени сократилась и доля интернационалистов, которые считают, что «Россия — общий дом многих народов, оказывающих друг на друга влияние. Все народы России должны обладать равными правами, и никто не должен иметь никаких преимуществ». В 1998 году интернационалисты составляли 64% россиян, а ныне — всего лишь 37%. Сегодня, похоже, начинают происходить качественные сдвиги. За последний год все значимые стихийные политические акции так или иначе происходили вокруг националистического дискурса. Стремительно растущие в стране протестные настроения, разочарование в актуальном российском государстве и социально-политическом строе как бы фокусируются в националистической идее, она становится, как говорят социологи, «фокусом протеста». К акциям, проходящим под националистическими лозунгами, постепенно подтягиваются и левые, и либеральные оппозиционеры. Недавние исследования современной российской молодежи в Институте социологии РАН выявили картину резкого роста антигосударственных настроений у значительной части молодежи, в первую очередь той, которая разделяет идеи русского национализма. Все громче заявляет о себе новое поколение городской молодежи, принадлежащей к среднему классу, которая представляет из себя наиболее активную, перспективную социальную группу, интенсивно осваивающую новое коммуникационное пространство. В этой социальной группе происходит интенсивный синтез националистической и современной либеральной идеологии, ориентации на индивидуальный успех и комфорт сочетаются с обостренным вниманием к идее нации, этноса, этнической идентичности. Вектор активности «новых националистов» во многом направлен против нынешнего, «актуального» российского государства, воспринимающегося ими как антинациональное, антирусское. 

В чем же объективные и, возможно, субъективные причины растущей популярности национальной идеи? Первый слой причин относительно понятен, так как он лежит на поверхности. Действительно, межнациональные отношения в России складываются сложно, конфликтно, причем в последнее десятилетие наблюдается тенденция к их обострению. В особенности острая ситуация складывается в крупных городах, мегаполисах, в которых чрезвычайно велики миграционные потоки, интенсивность которых значительно превышает адаптационные ресурсы общества. Возникающая напряженность порождает всплески экстремизма, как со стороны коренного населения, так и со стороны инонациональных групп мигрантов. На периферии современной России, особенно в некоторых республиках Северного Кавказа, русское население продолжает оставаться на правах граждан «второго сорта» и постоянно выдавливается вовне, при фактическом бездействии федеральных законов, конституционного права. Если национальное самосознание нерусских диаспор во многом сохранило свои традиционные черты — с высоким уровнем социального контроля, институтами взаимодействия, характерными для традиционного общества, то национальное сознание большей части русского населения подверглось серьезной трансформации, утратило многие архетипические черты и приобрело новые, посттрадиционные. На этом фоне иноэтнические диаспоры начинают теснить коренное русское население на его собственной территории, занимая все новые позиции в больном и разрозненном русском социуме. Все это не может не порождать социальных и культурных конфликтов, на которые нынешнее государство просто закрывает глаза, не имея ни желания, ни планов их разрешения. Ситуация усугубляется возрастающими социальными и региональными разрывами внутри самого русского этноса, между центром и удаленной периферией, где интенсивно формируется русская субэтничность, социокультурные и управленческие механизмы, не замыкающиеся на общерусскую, российскую идентичность и государственность. Сами диаспоры в этой ситуации ведут себя как могут и как умеют, в то время как кризис, охвативший русское национальное самосознание, делает русское большинство уязвимым и социально неконкурентоспособным.

Однако, что пока слабо осознается даже научным сообществом, не эта видимая сторона проблемы является главной, фундаментальной, многократно усиливающей потенциал национальной идеологии в современной России. Сегодня она попадает в резонанс с магистральным запросом большей части общества, зависшего на полпути к созданию национального государства — запроса, сформировавшегося пусть в скрытом виде еще на рубеже 70-х и 80-х годов прошлого века, и во многом послужившего распаду советской империи. Ни революционные процессы двадцатилетней давности, ни «путинский термидор», связанный с попыткой реанимации традиционного российского государства, так и не привели к формированию устойчивого нового порядка, государственного и социального, признаваемого как легитимный и справедливый большинством россиян. Система, выстроенная в стране в «нулевые», до определенного момента подпитывалась энергетикой этого запроса, однако постепенно режим стал занимать чисто охранительные позиции, сделав ставку на те слои, в первую очередь, коррумпированную бюрократию, которая ни в каких переменах не заинтересована, равно как и в общественной активности. Под оболочкой этнического национализма, как наиболее простого и понятного лозунга, скрывается требование создания национального государства, с национально ориентированной элитой, обязательными для всех законами и едиными правами. В этом контексте «национальный порядок» является лишь фрагментом более общей идеи нового порядка как основы современной российской государственности. Но для выстраивания такого порядка, очевидно, необходима новая идентичность, новое осознание того, кто «мы», а кто «чужие» в этом процессе. Традиционные «имперские» националисты или как они предпочитают себя называть «патриоты» ориентировались и продолжают ориентироваться на идею могущественной державы. Патриоты в «нулевые» годы нынешнего столетия в основном вписались в т. н. «путинский консенсус», до поры до времени устраивавший большую часть общества, и стали своего рода смычкой между умеренными левыми и умеренными либералами, объединенными идеей сильного государства. Однако непривлекательность нынешней российской государственности, ее неэффективность и нереформируемость, стремительно подтачивает сложившийся в «нулевые» консенсус вокруг идеологии сильного государства.. И сегодня больше половины россиян продолжают видеть в сильном государстве главный якорь своей жизни, но тенденция идет в противоположном направлении, к формированию новой, более локальной идентичности. Это и делает столь актуальным дискурс вокруг национальной идеи и национальной идентичности.

Между тем сам феномен современного русского национализма крайне слабо изучен. Если в исторической России, как в дореволюционной, так и в советской, националисты выступали сторонниками империи, какую бы форму она ни приобретала, и скорее выступали с охранительных, а не революционных позиций то сегодня мы наблюдаем зарождение такого явления как революционный национализм. Он революционен не только в отношении нынешнего коррумпированного, неэффективного и несправедливого российского государства, но и против той «старонационалистической» идеологии, которую можно охарактеризовать как национал-патриотизм, неважно монархического или советского образца. Ноша империи представляется новым националистам и тяжелой, и ненужной. 

Отсутствие неимитационного общегражданского социально-политического проекта способствует появлению разного рода локальных и региональных «национальных проектов», это форма прорастания социальной активности в условиях, когда общегражданская политика стала своего рода «мертвой зоной», в которые группы общества не видят ни своих интересов, ни своей значимой роли. Самоопределение граждан в качестве носителей региональной идентичности или в качестве членов «малых групп» использует национальную идентичность на достаточно примитивном уровне — «свой-чужой», характерной для социальных механизмов такого рода, но это реальные процессы самоорганизации граждан, которые происходят скорее вопреки неэффективной политике государства, не способного востребовать их энергию и реализовать их интересы. Все эти процессы встроены в «новорусский этногенез», формирование новорусской нации, имеющей во многом иные, иной раз диаметрально противоположные характеристики по отношению к тем базовым характеристикам и ценностям, которые мы привыкли называть «русскими». Это означает, что в стране формируется новый идеологический феномен, еще совершенно недостаточно изученный и исследованный. Его можно условно назвать «младонационализмом», и он во многом радикально отличается от традиционного национал-патриотизма советского и постсоветского образца. Для младонационализма характерна высокая степень неприятия современного российского государства и его органов власти, негативное отношение к идеям интернационализма, в том числе и в имперском обличии, ориентация не неформальные самоорганизующиеся структуры, преимущественно молодежные. Этот тип национализма можно охарактеризовать как «национализм для себя», в отличие от мессианского русского национализма предыдущих эпох, в рамках которого провозглашалась жертвенная роль русских как строителей «Третьего Рима» или «Третьего Интернационала», цивилизационных проектов наднационального характера. По своим социально-экономическим воззрениям, младонационалисты ближе к либералам, чем к социалистам. Они, как правило, не разделяют традиционные «добродетели» русского народа, такие как соборность, бескорыстие, доброта. Это современные, жесткие люди, ориентированные на защиту собственных интересов, как они их понимают. Попытки последовательно сформулировать идеологию младонационализма, в частности, были недавно предприняты публицистом и философом Константином Крыловым. По его мнению, в плане историческом русский национализм является ответвлением традиционной русско-патриотической идеологии, а в плане содержательном — её отрицанием. С ним солидарен уже цитировавшийся А. Н. Севастьянов, по мнению которого: 
— Россия либо будет русским национальным государством, либо ее не будет вообще; 
— главный конфликт исторической России — между русским народом и имперской властью, имперской парадигмой; 
— русских перестало устраивать государство Российское в его нынешнем виде; 
— русские перестали быть имперской нацией. 

Таким образом, происходит процесс смычки националистов, либералов и государственников в их отрицании нынешнего государства и стремлении его переформатировать. Как отмечает А. Проханов, «И как удивительно сошлись вот эти две тенденции — либералы, которые, по существу, ненавидят русских, либералы, которые ненавидят империю, либералы, которые поют осанну Западу, и русские, которые поют, не знаю, «Косоворотку» и Русский марш». Наиболее активные, «пассионарные» общественные силы (которых правда очень немного) в отличие от ситуации 8–10 летней давности выступят не на стороне единого государства, которое воспринимают как отжившее. Это касается и нового поколения русских националистов. 

Но и молодые националисты являют собой меньшинство, хотя и наиболее «пассионарное» среди современных поколений. Гораздо больше тех, кого вообще не интересует ни идеология, ни история, ни политика. Мировоззренческие, идейно-политические и религиозные установки современной российской молодежи сформировались в эпоху, когда ушли в прошлое потрясения, связанные с предшествующей политической эпохой, политика ушла из жизни большей части общества, сошла на нет волна общественного подъема, а на первое место вышли ценности индивидуалистические или связанные с «малым социумом», местом человека в самом близком окружении. Хотя сегодня больше половины россиян продолжают видеть в сильном государстве главный якорь своей жизни, но тенденция идет в противоположном направлении, к формированию новой, более локальной идентичности. Это означает, что риски распада российской государственности сохраняются и даже возрастают, правда, в более или менее отдаленной перспективе. Не случайно сегодня и либеральные, и консервативные публицисты и аналитики все чаще говорят о том, что «сохранить целостность России в нынешнем виде, вероятно, уже не удастся», при этом речь идет не только о Северном Кавказе, но и удаленных от центра собственно российских регионах, если не политически, то экономически и культурно все в большей степени дистанцирующихся от Москвы. Огромной проблемой, питающей стихийный и радикальный русский национализм, остается невовлеченность молодежи в «большой социум», в круг общественно и государственно значимых инициатив. Репрессивные меры, применяемые властями к националистам, лишь подогревают в их среде антигосударственные настроения, ненависть к институтам власти и политики. Между тем, идеями радикального национализма часто оказываются охваченными многие и изначально неполитические группировки молодежи, особенно это касается объединений спортивных фанатов. Это поколение молодежи, для которого смуты и революции 20–25 летней давности — достаточно давняя история, часто известная лишь по рассказам родителей. А сегодняшние реалии — это жесткое социальное и материальное расслоение, предполагающее разные возможности на успех для выходцев разных регионов и социальных групп. И эти реалии отнюдь не способствуют объединению вокруг каких-либо общих идей и целей, тем более жертвовать ради этих целей, своей карьерой, материальным достатком, жизнью (по данным опросов, более 70% молодых людей в возрасте до 30 лет заявляют об этом). Таков портрет современного молодого человека, ориентированного на индивидуальный успех, для которого «общие цели» уступают по значению личным, энергичного и предприимчивого, в том, что касается его личного успеха, и пассивного «потребителя» во всем остальном, ждущего перемен, и готового соблюдать «правила игры», если они не противоречат его личным целям и устремлениям. Портрет, далекий от общепринятого русского идеала «соборности, коллективизма и бессебренничества», на который продолжают ориентироваться многие радетели идеологии русского национального возрождения. Само по себе это не хорошо, и не плохо, но именно эта, новая генерация россиян будет в предстоящую эпоху «заказывать музыку» и политикам, и государству. Как пишет С. Резниченко, в современной России формируется «третий русский народ». По его мнению, «теперь же и русское государство, и русский народ пришли к конечной точке своего развития. Дальше не может существовать ни традиционная государственность, ни исторически сложившийся русский народ. Уже никого нельзя заставить жертвовать чем-либо ради интересов государства. Наступает время для появления третий исторической формы русских (если следовать преемственности русские домонгольской Руси — великороссы — третий народ (поствеликороссы). Будущий русский народ наверняка будет весьма радикально отличаться от нынешнего. Может кардинально поменяться религия, образ жизни, ментальность. Велика вероятность, что на месте великороссов возникнет не один, а несколько народов. Приспособиться к такому необычному и неуютному будущему будет весьма и весьма трудно». 

Как показывает анализ, Россия сегодня снова оказывается перед серьезными рисками, причем проблемы, определяющие ее внутреннюю неустойчивость, становятся факторами и внешней геополитической неустойчивости. Межнациональные отношения сегодня во многом являются катализатором, внешней формой проявления этих рисков. Но причины их глубже и носят системный характер. Их можно определить как пробуксовку на пути формирования современного российского национального государства. Как сегодня считает большинство исследователей, национальное государство не предполагает в обязательном порядке этнической однородности, что и невозможно ни в современной, ни в исторической России. Речь идет об объединении россиян вокруг единой базовой системы ценностей, институтов, правового поля, формировании общей политической субъектности, государства, выражающего данную субъектность как внутри страны, так и вне ее. Еще несколько лет назад представлялось, что Россия, со всеми неизбежными сложностями, идет в этом направлении. В это верила и большая часть граждан России, не ждавшая немедленных результатов, но оценивавшая процесс укрепления государства как путь в правильном направлении. Однако в самые последние годы стали проявляться тенденции, которые ставят под сомнение подобные оптимистические оценки.

Национальное государство не только не формируется, но и подвергается эрозии тот его фундамент, который был построен в последнее десятилетие. «Порядок», главное политическое требование большинства российских граждан, который предполагает и построение сильного эффективного государства, и безопасность, и наведение порядка в межнациональных отношениях, и формирование единого правового пространства, все меньше соотносится с актуальным российским государством, демонстрирующем возрастающую неспособность ни разруливать межнациональные отношения, ни бороться с системной коррупцией, ни модернизировать производство и социальную сферу. Даже среди сторонников сильного государства все чаще раздаются голоса о принципиальной нереформируемости нынешнего государства, необходимости отстраивать его заново, на других основах и в других территориальных границах. От аналитиков и экспертов также все чаще можно услышать о нежизнеспособности современной российской государственности, вероятном, а то и неминуемом новом витке государственного распада.

Есть очень много оснований полагать, что процесс нациообразования в современной России — это не воссоздание исторического русского этноса, разрушенного катаклизмами ХХ века, а постепенное формирование на его месте новорусского этноса, во многом не только похожего на то, что мы привыкли называть русским народом, но и нечто во многом ему прямо ему противоположное. Поэтому говорить о «русской революции» можно с большой долей условности. Ведь главная национальная проблема России — это не многонациональность, а состояние самого русского этноса. Нет дееспособных институтов, на которые могла бы быть возложена задача построения национальной государственности, создать так и не удалось, во многом из-за опасений нынешних элит перед проявлением любой, не санкционированной свыше социально-политической активности. А это означает, что русское большинство оказалось во многом неспособным выполнять традиционную функцию «старшего брата», уступая инициативу в самых разнообразных жизненных сферах нерусским диаспорам. Неспособность русских к самоорганизации и защите своих национальных интересов по модели «старшего брата» не может не провоцировать вспышки радикального этнического национализма. Отсутствуют актуальные ценности, объединяющие русских (при наличии многих декларативных). А это означает, что «русская Россия», будучи гипотетически созданной, окажется перед теми же центробежными силами распада, с которыми сталкивается последние два десятилетия. Отсутствие неимитационного общегражданского социально-политического проекта способствует появлению разного рода локальных и региональных «национальных проектов», это форма прорастания социальной активности в условиях, когда общегражданская политика стала своего рода «мертвой зоной», в которые группы общества не видят ни своих интересов, ни своей значимой роли. Самоопределение граждан в качестве носителей региональной идентичности или в качестве членов «малых групп» использует национальную идентичность на достаточно примитивном уровне — «свой-чужой», характерной для социальных механизмов такого рода, но это реальные процессы самоорганизации граждан, которые происходят скорее вопреки неэффективной политике государства, не способного востребовать их энергию и реализовать их интересы. Отсутствие цивилизованного дискурса о русском народе и русских ценностях, типичное для новейшей российской истории, способствует росту псевдоидентичности «по крови», самой простой и архаичной форме идентичности. За эти годы мы наблюдаем общее падение уровня культуры, дистанцирование новых поколений россиян от русской истории и русской культуры, формировавшихся отнюдь не вокруг социально-биологической «русскости», а вокруг того, что можно назвать «русской почвой». Все это приводит к появлению стай «молодых волков», декларирующих себя русскими, но на деле не являющихся носителями русской культуры и русской традиции. А в условиях деактуализации ценности государства и распада традиционной структуры общества, русская идентичность становится особенно непрочной, уязвимой. Это хорошо видно на примере русских диаспор как за пределами РФ, так и в автономных образованиях в самой РФ, где русские не проявляют характерной для других этнических групп сплоченности и солидарности, а во втором и третьем поколении часто полностью утрачивают языковую и культурную идентичности. Говоря о «русском вопросе» и формировании современной нации вокруг ее русского этнического ядра, нельзя не затронуть проблему того социального проекта, который может быть охарактеризован как «русский строй». Несмотря на отмечавшуюся смычку между либералами и новыми русскими националистами, основный общественный запрос направлен в лево-националистическую сторону. По данным ВЦИОМ (2011), сегодня либеральный путь развития сегодня готовы поддержать лишь 18% россиян. Гораздо больше тех, свыше 60%, кто готов поддержать противоположный — скорее силовой сценарий, который мог бы радикально обновить российские элиты, политический класс, централизовать ресурсы на решение стратегически значимых задач. Однако и это консервативное большинство общества все в меньшей степени связывает свои надежды с нынешним государством и его властными институтами. Учитывая стремительную актуализацию националистической идеи, пусть в относительно мягкой, приемлемой для большинства форме, можно ожидать именно от лево-националистической идеологии статуса наиболее актуальной, способной объединить новаорусскую нацию в период ее становления. 

 

Источник: http://www.proza.ru/2012/01/03/80

Версия для печати